Клем наклонил голову.
– Вы говорите, что америндская культура изобрела заводной механизм, который приводит в действие нажимное устройство еще в шестнадцатом веке? – Он подпрыгнул на месте, чтобы проверить, не начнет ли статуя снова двигаться, но этого не произошло. Лишь хвоя поднялась в воздух.
– Первые миссионеры писали о них в своих… Не трогайте, – внезапно сказал Рафаэль, когда Клем протянул руку к статуе.
– Католический священник, – сказал Клем, рассмеявшись. – Они важны для вас так же, как и для всех остальных. Я антрополог, а не инквизитор. Могли бы просто сказать.
Рафаэль выглядел уставшим.
– Я не хочу, чтобы вы трогали святого Томаса не меньше, чем все остальные не хотят, чтобы вы трогали маркайюк.
– Конечно, конечно. Но, по правде говоря, я не пишу отчет в Рим. Кстати! Меррик, оставайся здесь. Пора сделать дагеротипию.
Мы оба смотрели, как Клем скрылся в церкви.
– Что такое дагеротипия? – спросил Рафаэль.
– Тип фотографии, – ответил я, но затем увидел, что Рафаэль по-прежнему смотрел на меня. – Это… запись изображения на стекле. Стекло обрабатывается светочувствительным химическим веществом, и на солнце оно реагирует на свет перед линзами. Появляется черно-белое изображение. Гораздо точнее рисунка. Я не разбираюсь в процессе. Но объект фотографии не пострадает, как и при рисовании.
Рафаэль внимательно слушал меня.
– Сколько времени это займет? – поинтересовался он.
– Пару минут, – ответил я.
– Минут, – повторил он.
– Вы можете просто отойти в сторону, если не хотите так долго стоять неподвижно, – предложил я и затем понял, что для него пара минут не казалась долгим временем.
Рафаэль бросил странный несчастный взгляд на святого Томаса, но ничего не сказал.
– Мы можем фотографировать их? – поинтересовался я.
– Почему нет?
– Некоторым людям не нравится.
Я подумал, что Рафаэль привык пристально смотреть на своего собеседника, но в этот момент его взгляд стал мутным. Он просто погружался в мысли, не отворачиваясь от человека. Вместо этого он запирался за дверями где-то внутри собственного черепа, но внешне все оставалось прежним. Я заметил, как он пришел в себя.
– Обычно это глупые люди?
– Д… да.
– Мария. – Рафаэль обратился к женщине, которая по-прежнему ждала за нами. Он шагнул в сторону, показывая, что она может подойти к статуе, если хочет.
Но она не подошла. Женщина тряхнула головой и показала ему обрывок веревки с узелками.
– Не готово, – сказала Мария на детской версии испанского языка.
– Можно я попробую? – спросил я.
Рафаэль протянул мне пузырек с солью. Статуя снова начала двигаться. Как бы то ни было, она двигалась гораздо лучше, чем небольшие автоматические фигурки, которые я видел в Лондоне. Мое сердце забилось быстрее, и где-то в глубине души я поверил, что статуя была живой, но я мало путешествовал и не видел чудес из церквей. В испанских церквях по-прежнему были статуи святых, которые плакали кровавыми слезами и двигались, и многие верили, что они живые. Наверное, они тоже выглядели убедительно. Я смотрел, как статуя опускает руку. Рукав ее одеяния медленно сползал, складки расправлялись, оставляя темные заломы со светлыми очертаниями вокруг них.
Клем вернулся с камерой-обскурой в одной руке и тремя ветками равной длины в другой. Из них он собирался сделать штатив.
– А вот и я! – крикнул он. – По-моему, сейчас подходящий свет, хороший и равномерный. Эта пыльца – настоящее чудо. Рафаэль, будьте другом, обвяжите эти палки для меня.
Клем суетливо пытался вставить палки в землю. Наконец Рафаэль ударил по ним ладонью, и самодельный штатив ушел в землю на полтора дюйма.
– Боже, кем вы были до того, как получили сан? Силачом в цирке? – рассмеялся Клем.
– Не тяните, он стоит на одной ноге, – сказал Рафаэль.
Клем озадаченно нахмурился.
– У святого Томаса одна нога?
Это прозвучало как шутка, хотя она была не в его вкусе. Я увидел, как покраснели уши Клема, когда он понял. Я попытался поймать его взгляд, чтобы показать, что я не обижался, но Клем начал устанавливать камеру.
Рафаэль выглядел так, словно мысленно перечислял все христианские причины не задушить Клема. В какой-то момент он мельком посмотрел на меня и на статую. Он переменился в лице.
– Не шевелитесь, – велел он.
Статуя снова двигалась. Я видел ее краем глаза, но она двигалась так медленно, что мне это не было заметно. Она дотронулась кончиками пальцев до моей груди и затем прижала ладонь полностью. Я закрыл глаза и прислушался, но даже при такой близости скрип винтов не был слышен. Клем, стоявший слева от меня, радостно взвизгнул. Я услышал, как он снял крышку с камеры-обскуры.
– Не шевелись, – пробормотал он, даже не заметив, что Рафаэль сказал то же самое.
– Что она делает? – спросил я у Рафаэля. Я постарался направить голос к нему, ведь повернув голову, я бы испортил фотографию.
– Благословляет. Она вам не навредит. Это хорошо. Такое бывает не с каждым.
– Наверное, в нажимной механизм встроен счетчик, – предположил Клем. – Например, благословлять каждого пятнадцатого человека, который долго стоит на одном месте, или что-то вроде того. Вы замечали, как часто это происходит? Конечно, нет, – вздохнул он, когда Рафаэль покачал головой. – В любом случае чертовски умно. Вряд ли вы разрешите мне раскопать…
– Дотронетесь до этой земли, и я принесу вас в жертву кому-нибудь с зубами, – отрезал Рафаэль.
– Все-таки не католик до мозга костей, не так ли?
– Клем, – вмешался я.
– Меррик, дружище.
– Хватит издеваться над нашим единственным проводником.
– Умолкни, – рявкнул Клем не таким теплым тоном, каким мог бы. Я замолчал. Шансы прожить неделю без перепалок таяли на глазах. Непонятно, как Клему удалось провести столько времени в подобных странах, но так и не понять, что успех или неудача экспедиции зависели от того, кем он был – рулевым, который плавно вел судно вперед, или ныряльщиком, который обрызгивал всех каждый раз, когда на большой глубине появлялось что-то интересное. Рядом с ним и Рафаэлем я чувствовал себя так, словно стоял на берегу полусвященного озера, затерянного в горах, с сенбернаром, решительно настроенным получить медаль по плаванию.
Статуя по-прежнему держала руку на моей груди в области сердца. Будь она человеком, она бы почувствовала биение, потому что сердце выпрыгивало у меня из груди, по крайней мере поначалу. Но чем дольше я стоял, тем больше успокаивался. Мне казалось, что от земли исходит тепло, и хотя я знал о заводном механизме, но все равно ощущал волшебство. Сухожилия в руке маркайюк напряглись, вокруг пустых глаз застыли морщинки. Было бы прекрасно поверить в чудо, если бы я еще мог во что-то верить.
