– У вас есть ананасы? – спросил я, пытаясь найти тему для разговора.
– М-м-м. Угощайтесь. Корзина слева снаружи.
– Снаружи?
Рафаэль показал на дверь.
– Хорошо, – ответил я, чувствуя себя глупо. – Спасибо.
Он съежился внутри себя, словно папоротник. Наконец я сдался и сосредоточился на еде. Мне хотелось бы прогуляться по деревне, но я побоялся идти по замерзшему мосту. У меня уже болела ладонь из-за того, что я слишком сильно опирался на трость. На коже появился синяк. Когда Рафаэль вышел, я почувствовал облегчение. В глубине души я понимал, что со мной вряд ли что-то произойдет, если я останусь в церкви у печи, поэтому я никуда не пошел и нарисовал лампу с пыльцой, чтобы позже показать Сингу. Рафаэль вернулся затемно: я увидел, как он вышел из леса за границей. Я скрылся в церкви и еще долго пытался понять, что он мог делать там так долго.
Снег не таял. Утром на земле появился новый блестящий слой, а мороз стал резче. Клем поступил правильно, решив пойти в Асангаро: оттепели не намечалось. Но благодаря горячим трубам в церкви, я хорошо спал. Злясь на себя из-за боязни выйти в деревню, когда ближайший утес и дома на нем находились всего в тридцати ярдах, я вышел со своим альбомом, чтобы зарисовать пугающие вырезанные на корнях фигуры на границе. Лес снова заволокло туманом, и резьба вселяла ужас, когда ее изредка озаряла сияющая пыльца.
Я подскочил, когда на мои колени упала шишка. Она была полностью закрытой и прочной как камень. Я резко выпрямился, разозлившись на свою недогадливость.
– Конечно, они чертовски хорошо взрываются, – сказал я святому Томасу. – Это же секвойи. И мы находимся на стеклянных скалах в промозглую погоду.
Я должен был понять это, как только увидел обсидиановый слой в утесах. Стекло отражало солнечный свет, который легко поджигал обычные деревья и траву, поэтому остальные деревья, растущие здесь, иногда сгорали дотла. Но секвойи любят огонь. Местный климат был влажным, и пожары случались нечасто, поэтому белые деревья помогали огню разгореться. Сердцевина дерева легко воспламенялась. У больших деревьев кора выступала в роли брони, поэтому они выживали, но хвоя и ветки служили своего рода динамитом. Весь лесной покров моментально вспыхивал, каким бы влажным ни был. В огне упавшие шишки раскрывались, и пламя, поднявшись до крон, раскрывало те, что оставались на деревьях. Остальная растительность сгорала, чтобы уступить место новым росткам белого дерева. Они идеально подходили под местные условия. Я не мог вспомнить ни одного другого дерева, которому были бы нипочем лесные пожары, дождь и снег одновременно.
– Как вы думаете, мой мозг снова отрастет или я навсегда останусь таким бестолковым? – поинтересовался я у маркайюк. Я швырнул шишку за соляную черту и, когда она отскочила от веток свечного плюща, в воздух взвилась новая пыльца святой Томас смотрел на меня с сочувствием. Я едва заметно улыбнулся. Все маркайюк пугали своим внешним видом, но в их вырезанных глазах было что-то доброе.
Он повернул голову. Я лишь успел подумать, что не мог запустить механизмы, потому что не двигался, а значит, ко мне кто-то подошел. На меня обрушился удар, и я повалился на землю.
От человека, как и от Рафаэля, пахло горелым медом, и на секунду мне показалось, что это был он. Но в краткий момент ясности ума я вспомнил, что Рафаэль был ниже меня, поэтому он не мог быть нападавшим. Я снова почувствовал удар, и у меня потемнело в глазах. Когда я смог привстать, он уже скрылся. Святой Томас смотрел на лес за границей. Зная, что это очень плохая идея, я лег на землю, дожидаясь, пока снова смогу встать.
Когда я открыл глаза, в лесу шел дождь: большие, до боли тяжелые капли, впивались в кожу словно пули. Я почти примерз к земле, и мне пришлось перевернуться рывком. Хвою уносили прочь крошечные серебристые ручейки. Они дрожали и сверкали, исчезая в земле. Жидкость не походила на воду. С моего сюртука тоже стекали капли. Они со звоном падали на землю. Я потер глаза и вздрогнул, почувствовав боль в ребрах. Кто-то повторял мое имя, но только теперь я четко его услышал.
– Меррик.
Рафаэль опустился на колени рядом со мной. Он протягивал мне портсигар. Очевидно, в нем догорал пепел, потому что он был горячим. Когда я взял его, с моей руки посыпались иголки и веточки. Чувства вернулись ко мне.
– Вы можете сесть? – спросил он. Оттенки кечуанского языка, которые прослеживались в его согласных вчера вечером и сегодня утром, полностью исчезли. Теперь его английское произношение было чище моего. Рафаэль очень старался говорить четко. Возможно, он решил, что меня контузило.
– Кто-то подошел ко мне. Я не видел. – Я сел, и ребра пронзило острой болью. Мне пришлось встать, придерживая их рукой. Рафаэль стряхнул с меня иголки. Я хотел сказать, что дрожал от злости, а не от страха. Несколько лет назад никто не смог бы подойти ко мне так близко и уж тем более скрыться незамеченным. – Перестаньте, я в порядке.
– Они не хотят, чтобы люди подходили к границе. Вчера Маркхэм разозлил их. – Рафаэль говорил тихо, словно кто-то мог услышать нас. В глубине души я не мог отделаться от чувства, что тот человек по-прежнему стоял сзади. Я резко обернулся, зная, что никого не увижу. В лесу никого не было, лишь силуэты людей на корнях плюща. За границей что-то двигалось, но следы в пыльце были маленькими.
– Я потерял свой альбом, – признался я, пытаясь оглядеться, но это оказалось нелегко. Ногу пронзило болью, и я неуклюже упал.
– Вот он. – Рафаэль нашел альбом и карандаш. Он стряхнул мох, прежде чем отдать их мне.
– Спасибо, – ответил я. Мой голос звучал раздраженно, и я махнул рукой, сообщая, что я не злюсь на него. Рафаэль кивнул и пошел – медленно, чтобы я мог опираться на его плечо. В дверях церкви он замер.
– Вам лучше спуститься к реке. Там жарко, и вода соленая. Просто войдите в воду, не нужно промывать каждую рану по полчаса.
В тот момент мне хотелось лечь и никогда больше не двигаться.
– Вы так считаете?
– Да. Иначе у вас будет… – Рафаэль вздохнул. – Я не знаю точное слово.
– Что вы хотели сказать? – спросил я, радуясь тому, что могу отвлечься от мыслей о своей неспособности защитить себя.
– Бред.
– Лихорадка. Да, я знаю. Вы правы.
– Подождите, – сказал Рафаэль и скрылся в церкви. Он вышел со своим сюртуком. Я решил, что он наденет его, но он дал его мне и забрал мою одежду. Изнутри он был отделан хорошим мехом – возможно, шкурой тюленя или лесного зверя – и был в два раза теплее моего. Рафаэль был шире меня в плечах, поэтому его сюртук хорошо сел на меня, несмотря на мой высокий рост. От него пахло пчелиным воском. Я снова обернулся. Деревья словно обсуждали, что солнце ненадолго вышло из-за туч. Они неспокойно шелестели на ветру, но больше никого не было.
– Я мог бы остаться в своем…
Рафаэль повесил мой сюртук на поленницу, и с него потекла вода, хотя я не чувствовал, что он промок насквозь.
