– Нет. Продолжайте идти. Не смотрите на нее. Это ловушка. Если подойдете ближе, чтобы проверить, как она работает, все узнают, что вы не местный.
Я продолжил идти, не глядя по сторонам. Время от времени, особенно когда мы останавливались – а нам приходилось останавливаться, потому что обод все равно давил на шрам, хоть и принял на себя вес ноги, – я краем глаза видел медленное движение. Маркайюк шла за нами, но держалась на расстоянии.
– Весь лесной покров должен быть оснащен заводными механизмами, – пробормотал я спустя некоторое время. Меня охватило странное чувство: если лес был заполнен заводными механизмами, было слишком легко представить, что еще в нем могло быть.
– Не обращайте на них внимания. Давайте передохнем. Съедим что-нибудь, и я научу вас молитве на древнекечуанском языке. Если вы знаете ее, то при необходимости сойдете за местного. Это как спасительный стих
[13].
Мы уселись в корнях дерева, усыпанных опавшими лепестками и головками с семенами свечного плюща, в которых тоже таились запасы пыльцы. Рафаэль учил меня молитве и показывал, как писать ее узелками. Древнекечуанский язык не походил на свою более современную версию. Точнее, это был один и тот же язык, но в старой версии не было отголосков и ритма испанского, которого я даже не замечал раньше. Он казался тяжелым, хотя я не понимал, почему. Узелковая письменность была слишком сложной, чтобы овладеть ей за двадцать минут. Узлы плелись в определенном количестве, образуя код. Коды, как китайские иероглифы, придавали узелкам особый смысл. Мой мозг отказывался воспринимать объяснения Рафаэля.
– Однажды утром все встанет на свои места, – наконец сказал он. – Вы быстро разберетесь, если будете часто смотреть на них. Пойдемте дальше?
Я кивнул. Меня снова охватило странное чувство. Я начал осознавать, что если бы Рафаэль хотел застрелить меня, он бы не стал учить меня молитвам или узелковому письму. Это чувство было даже не облегчением. В мыслях мое будущее должно было закончиться примерно через час. Теперь, когда оно, возможно, не ограничивалось днями или годами, я чувствовал себя так, словно вышел из шкафа на широкий берег реки. Я невольно сжал обрывок веревки, который Рафаэль обвязал вокруг моего запястья. Ощущение узелков и шероховатости успокаивало.
– Значит, вы не злитесь? – спросил я.
Было опасно спрашивать об этом, но я ничего не мог с собой поделать.
– Злюсь из-за чего?
– Из-за всего.
– Нет. – Рафаэль остановился, дожидаясь меня. – Просто… рад компании.
Я не сразу понял, что он имел в виду. Рафаэль говорил вовсе не о прогулке. Самое плохое деяние в Бедламе скорее всего заключалось в грубости или краже ананасов. Тот, кто за свою жизнь сотворил нечто более ужасное, страдал от огромного одиночества.
Маркайюк, стоявшая неподалеку, смотрела на нас. Рафаэль подошел к ней и обвязал вокруг запястья веревку с молитвой. Мы молча продолжили путь.
24
Пробираться сквозь лес было так тяжело, что за час мы едва проходили милю. Мое внутреннее чутье, которое, по словам Клема, работало как часы, подсказывало, что мы петляли. Дважды нам пришлось повернуть обратно, и тогда я чувствовал, что мы повернули слишком резко. Мы словно шли по внешней границе песочных часов. Мне хотелось узнать, чего мы избегали, но я молчал. Все это время я никого не видел – в деревьях не мелькнула ни одна стрела, – но ощущение, что за нами наблюдают, не исчезало.
Даже с деревянным ободом моя нога начинала болеть через каждую милю, и мы часто останавливались – вдалеке от маркайюк и всегда отвернувшись от нее. Это пугало, но в подобных вещах я был гораздо способнее Орфея
[14] и никогда не оборачивался. Ходьба начала приносить удовольствие. Вскоре мы спустились с горы, и стало теплее – даже земля казалась прогретой. Очевидно, это было связано с вулканами, а не со снижающейся высотой, но прогулка все равно была приятной. Корни деревьев сдерживали тепло. Там было маловато места, чтобы сесть поудобнее, и Рафаэль опустился, подперев мое плечо. В такой позе у меня не болела спина. Я прикрыл глаза, не зная, смогу ли я проделать весь путь. Пока Рафаэль завязывал узелки на другой веревке, я чувствовал, как напрягаются жилы в его руке. Вскоре он замер, и я выпрямился.
– Вы очень бледны, – заметил Рафаэль. Веревка в его руках напоминала удавку.
– Просто устал.
– Недалеко отсюда бьют горячие ключи. Мы можем заночевать там.
– Это безопасно?
– Пока что никто не возражал.
Рафаэль помог мне встать.
Где-то позади нас раздался выстрел. Между деревьями засияла яркая полоса света, превратившаяся в дугу, когда пуля попала в ствол. Раздались новые выстрелы.
– Это Мартель, – воскликнул я. – У него есть револьвер. Я видел в церкви. Они стреляют с таким звуком.
Рафаэль схватил меня за руку.
– Бегите. Одна искра, и лес взлетит на воздух. Мы должны быть в воде, если это произойдет.
– Я не могу…
– Вы будете удивлены, – сказал он и толкнул меня.
Потрясение от необходимости спасаться было огромным. Я словно погрузился в ледяную воду, и усталость резко сменилась бодростью. Воздух к юго-западу от нас был изрезан следами пуль, но мы находились слишком далеко, чтобы увидеть, загорелись ли деревья. Даже с ободом нога болела от бега. Но без него я упал бы в первую секунду.
В воздухе запахло серой, и внезапно мы оказались на берегу маленького озера. Посреди него находился остров, на котором росло молодое белое дерево всего в три человеческих роста. Его обвивал свечной плющ, который цвел в лунном сиянии пыльцы. Пыльца тонула и мерцала на поверхности воды в горячих ключах. Берег, покрытый мхом, галька на дне озера и валуны вокруг острова были стеклянными. Рафаэль остановился на берегу, перекинул сумку и сюртук на остров и поплыл. Я сделал то же самое. Позади нас, в деревьях, раздались приглушенные крики. Неожиданно стало темно: над водой не было пыльцы. Наши следы обрывались на берегу озера. Вода почти обжигала. После невыносимого холода мои руки ожили, и их начало покалывать. Пыльца над берегом казалась стеной рассеянного света. Несколько камней пожелтели из-за серы в воде.
Рафаэль махнул рукой, показывая, что мы должны обогнуть остров. Оказавшись там, мы остановились у стеклянных валунов. Я погрузился в воду, ожидая, пока боль в ноге утихнет.
