Расположившись на месте, Нюсики отправила любимому сообщение: «А ведь мы могли бы сейчас вместе сидеть в Кяклике ☹☹☹ Но ты как всегда……»
Рыжеволосая голова явила Алтаю свой профиль, и с великим неудовольствием он узнал в ней свою вездесущую суженую. Как назло, именно этот момент Меджид выбрал, чтобы голосом, как из динамика, пожелать другу везения, а Тарана – чтобы рассмеяться чему-то своеобразным, словно у персонажа мультфильма, смехом. Прежде, чем Алтай успел определиться, пристойно ли в его возрасте прятаться под скатертью, Анастасия обернулась на голоса, и выражение её лица дало понять: не миновать очередного выяснения отношений. Меджид проследил за направлением внезапно помрачневшего взгляда Алтая и изрёк:
– Оп-па. Ну, брат, ты попал. – И, чтобы хоть как-то помочь, приобнял Тарану за талию, а она и не сопротивлялась.
– То есть для меня у тебя настроения нет, – Нюсики приблизилась к их компании, и глаза её перебегали с заставленного стола на Алтая и обратно; она не могла решить, чего ей хочется сильнее. – А для вот этих вот есть, да?
– Так, я не понял, что твоя секретарша себе позволяет? – «Вот этих вот» Меджид стерпеть не мог.
– Секретарша?! – проверещала Нюсики. – Я его девушка! Опять она с тобой?!
– Она со мной, – сказал Меджид.
На них уже, не скрываясь, глазело полресторана.
– Алтай, я тебя в последний раз предупреждаю… – Нюсики всегда называла «своего мужчину» по имени, когда злилась, обычно же она звала его «малыш», это определение Алтай находил унизительным и далёким от правды.
– Ты уже предупреждала меня в последний раз, – оборвал он её. – Сядь рядом и успокойся.
Нюсики не нужно было упрашивать. Она сразу же плюхнулась на протёртый стул возле Алтая и зыркала оттуда на режиссёра и ведущую, словно надеясь, что они расплавятся и стекут под стол.
Вечер, обещавший быть если не приятным, то хотя бы отвлекающим, превратился в продолжение дневных мук, и Алтай пил до тех пор, пока ему не стало всё равно. Он даже не был уверен, предложил ли Меджиду разделить счёт пополам или, парализованный желанием больше никогда и ни за что не отвечать, позволил ему расплатиться за четверых. Возможно, он даже подумал: «Ну и пусть, я всю жизнь только и делаю, что плачу деньгами и нервами за чужие радости». Кто-то запихнул Нюсики в такси, Меджид забрал с собой Тарану и Алтая прихватил – ему досталось почётное место сзади.
С облегчением повалившись на не заправленную с утра постель, Алтай заснул, надеясь, что желудок всё же безропотно примет отраву и не придётся вскакивать. А если всё сложится благополучно, то он вообще никогда не проснётся.
Глава 14
На парте нацарапано всякое – эти милые взрослеющему сердцу глупые петроглифы, наследие десятка поколений учеников, каждый из которых после краткого спора с собственной совестью сделал выбор в пользу самовыражения при помощи гравировки неприличных слов, или откровений, или абстрактных рисунков – ведь парта уже была испорчена до меня! Рейхан тщится рассмотреть подробнее эту вязь, но слова, рисунки и символы извиваются, переползают друг через друга, словно, перевернув трухлявую колоду, она обнаружила под ней тысячи червей, личинок и гусениц, в полную силу проживающих свою таинственную жизнь в земле. Она и не настаивает: если слишком напрягать внимание, пытаться воссоздать беспорядочный набор слов, вся энергия уйдёт на эту мелочь. Рейхан и так слишком уставшая. Из-за этого она ещё не вполне понимает, что происходит и почему она снова в школе. Одноклассники, все до единого, такие, какими Рейхан запомнила их в последний учебный год, сидят на своих местах, справа от неё, верная старой привычке, грызёт кончик шариковой ручки отличница Эллада, а в затылок ей томно вздыхает Джамиля.
– Какого чёрта мы делаем в школе? – спрашивает Рейхан Элладу.
– Ты что, с дуба рухнула? – подруга, как всегда, груба. – В тридцать лет все должны вернуться в школу. Наше образование ещё не закончено.
В этом есть какой-то подвох, но Рейхан не может сосредоточиться, у всех вокруг незнакомые ей учебники и тетради наготове, а она, естественно, заявилась в школу вообще без портфеля, и от этого ей совсем муторно.
– Смотри, новенький, – на весь класс шипит Джамиля, дёргая Рейхан за волосы. – Какой красивый. Надо от него родить.
Рейхан хочет сказать ей, чтобы заткнулась, если не может высказывать свои желания не так громко, но видит новенького, и ей уже нет дела до Джамили и её репутации. Входит учительница литературы, та, которую все всегда боялись и, судя по тому, как примолк и замер класс, до сих пор боятся, и новенький прилежно вытягивается, и все попытки Рейхан привлечь его внимание обречены на провал. Зато ей удаётся привлечь нежелательное внимание литераторши – видит бог, она любит книги, но всегда терпеть не могла уроки литературы в школе! После выволочки за отсутствие хрестоматии Рейхан велено пересказать часть произведения, а она даже не знает, какую неактуальную для современной жизни тягомотину они проходят на сей раз. Не понимая, за что ей весь этот позор, она оборачивается на новенького, только он выглядит как вполне себе старенький, даже седина видна, и вдруг он смотрит ей в глаза. Тогда-то Рейхан и понимает, что всё это – бессмыслица.
– Я – взрослая тридцатилетняя женщина, – говорит она. – Я уже закончила медицинский институт, я занимаюсь любимым делом и отлично зарабатываю, и мне ваша литература… – она старается придумать оборот достаточно сильный, чтобы передать, насколько ей безразличен урок, а затем, сдавшись, просто выходит из класса: у неё нет времени на попытки наповал сразить остроумием фантомов, живущих в её голове. – Иди за мной, – бросает она новенькому, и тот роняет с парты все ручки, книги и тетради, спеша за ней.
– Теперь мы не сдадим экзамен, – волнуется он. Рейхан идёт по коридору, точнее, проталкивает коридор сквозь себя; почему-то школа предстала ей в доремонтном виде, какой была в начальных классах, уютная и зловещая одновременно.
– Мы больше никому ничего не должны, – говорит Рейхан.
– С этим я бы поспорил, – отвечает её принц-лягушонок и устало приникает спиной к стене.
– Эй, ты что, женат?!
– Нет, разве по мне не видно?
Рейхан становится немного счастливее.
– А хотел бы?
Ответ на свой вопрос получить она не успевает: вместо школьного звонка с его невыносимым истерическим дребезжанием откуда-то сверху на них кузнечным молотом падает одинокий, округлый, бронзовый звук, и коридор стремительно наполняется людьми, как русло пересохшей реки – ливневой водой.
– На нас напали, – коротко сообщает литераторша и устремляется, как предполагает Рейхан, в оружейную.
– А ведь она могла отпугнуть напавших одним только своим криком, – говорит Рейхан, с ностальгией вспоминая дни, когда за отказ отвечать и самовольный уход с урока можно было поплатиться многими часами чистого стресса. Если бы человеку в глубоком детстве показывали краткое содержание предстоящей жизни, все треволнения школьных и студенческих лет воспринимались бы как славные глупости – сколько судеб тогда сложилось бы по-другому, без гнёта надуманных ужасов. Рейхан всегда завидовала хулиганам, тем, у кого хватало смелости дерзить учителям, срывать уроки или самовольно покидать неугодное занятие – теперь она понимала, почему именно они в большинстве своём добивались в жизни успеха. Ей самой потребовалось несколько лет глубоких философских размышлений и тренировок, чтобы достигнуть того уровня дзена, с которым школьные дебоширы рождались на свет.
