Замутило.
— Закрой глаза и попытайся расслабиться, — Ладислав уселся на пол и скрестил ноги. — То, что ты видишь, это не совсем явь. Просто разум твой преобразует увиденное в привычные тебе образы. Это до крайности неприятный процесс. Потребуется время.
— Сколько?
— Минута. Час. День. Месяцы… кому-то и года мало, чтобы привыкнуть, но такие обычно сходят с ума.
— Спасибо, — сходить с ума Демьян не собирался. И глаза закрыл. Приоткрыл. Снова замутило. Теперь туман окружал не только Ладислава. Ошметки его лежали на столе, виднелись на полу, покрывали стопку книг на полках, и эта стопка одновременно манила и отвращала. Хотелось взять ее в руки.
И страшно становилось от мысли, что взять придется.
Демьян вновь закрыл глаза.
— Интересный эффект… тот единственный уцелевший из экспедиции Берядинского, он ведь не был в полной мере безумцем. В первые годы да, он только прятался и трясся, не способный говорить. Но потом, после, ему частично удалось совладать с нечаянным даром.
— Даром?
Этакий дар, коль будет позволено сказать, Демьяну и даром не надобен был. Его и собственный устраивал в полной-то мере.
— Изначально Эдуард Львович Тихонов был стихийником со сродством к огню. Дар яркий, выраженный, что и весьма способствовало карьере. Третий сын обедневшего аристократа только и мог рассчитывать, что на этот свой дар. И до определенного времени ему везло. Он неплохо показал себя, что в турецкой компании, что в Маньчжурских степях, а вот со столицей не сладил. Имел неосторожность ввязаться в дуэль с человеком, который имел много самомнения и знатной родни. От смерти его не спасло, а вот Тихонову пришлось оставить службу. Это его весьма… огорчило. От огорчения, не иначе, он и примкнул к экспедиции.
— Интересно.
Жжение медленно переходило в зуд.
— А Никанор Бальтазарович где?
— С Вещерским общаются. Ему пока лучше к тебе не лезть. Едва не угробил… Тихонова тоже целители лечили. Как умели. А умели они в то время большей частью силой делиться. И сперва помогало. Да… а потом что-то произошло, и эта самая сырая сила едва не спровадила бедолагу на тот свет. И когда это поняли, от Тихонова отстали. А он неожиданно пошел на поправку.
Зуд усиливался. И чтобы не почесаться, пришлось вцепиться обеими руками в кушетку. А заодно глаза открыть. Туман не исчез, скорее уж побледнел, правда, если не вглядываться. Но вот стоило вглядеться…
С тошнотой Демьян сладил.
— Тогда и выяснилось, что прямое воздействие не всегда полезно… а вот сила очищенная, преобразованная накопителем, принимается куда как легче.
Перед Демьяном лег мутноватый камень, больше похожий на кусок оплавленного стекла.
— Что это?
— Накопитель. Более того, оказалось, что разницы-то особой нет, стихийная сила или вот наша. Но это тоже… официальной наукой не признано.
Демьян накрыл камень ладонью.
Теплый.
И тепло-то такое ласковое, знакомое до боли, хотя Демьян, сколь ни силился, не способен был вспомнить, откуда возникло это ощущение.
— Возможно, если бы рядом нашелся кто-то, способный объяснить Тихонову, что он перед собой видит, он сумел бы привыкнуть…
— К чему?
— К тому, что собственный дар его претерпел изменения.
Тепло уходило в ладонь, ласково покалывая пальцы, растекаясь по крови, принося невероятнейшее облегчение.
— Он утратил сродство со стихией, и обрел способности оперировать энергией мертвого мира. Правда, так до конца жизни и не смирился с этим. Он видел… многое видел.
— Туман?
— Не совсем. Как я понимаю, скорее саму суть людей. И потому ему казалось, что его окружают чудовища. Или ангелы. Или существа, о которых он говорил, что они столь прекрасны, что у него нет слов, чтобы описать.
Но ведь описал же.
Зуд стих.
А тошнота… не то, чтобы отступила.
— То есть, я тоже… больше не маг?
Пустоты не было.
Напротив, под сердцем дрожала искра дара, слабая, хрупкая, что весенний лед, но была же. Или… Демьян потянулся было к ней.
Теплая.
А туман перед глазами уплотнился, и в нем появились тончайшие нити, что уходили куда-то… в стены? В вещи?
— Не знаю, — Ладислава туман окутывал полностью, собираясь за плечами в некое подобие крыльев. — Мертвомир… он иной по своей сути. И его только-только начинают изучать. Как и дары, которыми он наделяет людей, способных его коснуться.
— И я…
— Теперь способен.
Демьян сел. И вытянув руку, позвал свою искру, которая распустилась на ладони сгустком тумана.
— Значит, я теперь некромант?
— Возможно.
Не было печали.
Некромантов не любят. И нельзя сказать, что для нелюбви этой вовсе нет причин. Есть… и туман свернулся клубком на ладони.
— Это… невозможно.
— Но боюсь, что ты не совсем некромант, — Ладислав наблюдал за клубком с немалым интересом. — Они опять напортачили…
— Кто?
— Целитель этот. Не люблю целителей. У них руки холодные.
И Демьян кивнул, соглашаясь.
— И главное, лезут исцелять без разбору… печать вот поставил. Стабилизирующую. А что там стабилизировать, если структура только формируется? Тебе бы еще пару месяцев походить…
— Он не протянул бы этой пары месяцев, — громкий голос Никанора Бальтазаровича спугнул туман, заставил его втянуться в ладонь. — Да в него сила уходила, что в бездонную бочку…
— Мертвый мир всегда голоден, — сказал Ладислав, будто это что-то да объясняло. — Он должен был справиться сам.
— Не справлялся.
Демьян почувствовал себя неловко.
А уж когда Вещерский вошел, неловкость стала просто-таки всеобъемлющей. Наверное, не только для него, если воцарилось молчание.
— А… ничего так вышло, — сказал княжич, почесав щеку. — С фантазией.
— Что вышло? — мрачно поинтересовался Демьян. Чужие фантазии на собственном теле его совсем не радовали. Однако что-то подсказывало, что избавиться от них не выйдет.
— То, что ты, дорогой мой товарищ и почти родственник, теперь уникальный по сути своей маг…
Спина опять зачесалась, верно, от избытка уникальности. А Вещерский руки потер, и вид у него сделался предовольнейший.
— Я тебя к себе заберу.
— Если выживет, — счел нужным добавить Никанор Бальтазарович, сложивши руки на выдающемся своем животе.
— Выживет, — пообещал Ладислав и носом шмыгнул. — Если до сих пор живой, то и выживет.