Колмогоров провёл меня сразу в приёмную декана. Попросил обождать и ворвался в кабинет, взывая с порога:
– Василий Степаныч!
[71]
Тяжёлая дверь замкнулась, и я не услышал диалога. Минуты не прошло, как в приёмную вывалились оба, возбуждённые и малость встрёпанные – седой Колмогоров и лысый Фурсов.
Декан, мимоходом поправив галстук, яростно выпалил, глядя на меня в упор:
– Это правда? При какой температуре фиксировалась сверхпроводимость?
– Девяносто два градуса Кельвина, – чётко отрапортовал я.
– Состав? – резко спросил Фурсов.
– Окись иттрия, углекислый барий, окись меди.
Пожевав губами, декан выпростал руку:
– В физкабинет!
И мы в ногу пошагали в кабинет физических демонстраций, стращая встречных студентов, – те шарахались в стороны, пугливо тулясь к стенам.
Физкабинету не хватало места в двух обширных залах-хранилищах, замыкавших Северную, Южную и Центральную аудитории. Здесь с довоенных лет копилась масса хитроумных диковин, демонстрировавших на лекциях занятные явления вроде брэгговской дифракции света на объёмном ультразвуке в жидкости или прецессии намагниченного гироскопа в магнитном поле.
– Варечка! – трубно взревел Фурсов, врываясь в Южное хранилище.
Из рабочей комнаты выскочила перепуганная девица в больших очках и синем халате.
– Василий Степаныч, здрасьте…
– Варечка, организуй нам… где-то с литр жидкого азота и кювету под него.
– И несколько магнитов, – дополнил я.
– Да! – величественно кивнул декан.
– Сейчас, сейчас, Василий Степаныч…
Минуты не прошло, а Варечка уже неслась с термосом. Освободив мне стол, Фурсов переглянулся с Колмогоровым и выдохнул:
– Удивляйте, юноша!
Я выложил магниты так, чтобы их поля складывались, образуя «ложбинку». Развернув обёрточную бумагу, достал «таблетку» и осторожно наклонил термос. Морозящая струйка азота, лениво паря, пролилась в кювету. Хватит, пожалуй. Подцепив «таблетку» пинцетом, я окунул её в жидкий азот, настудил как следует – и выложил над магнитами. «Таблетка» зависла в воздухе.
Колмогоров звучно клацнул зубами, закрывая рот, и медленно, очень медленно поправил выбившуюся седую прядь.
– Ой, мамочки… – запричитала Варя.
– Эффект Мейснера… – прошептал Фурсов, глядя на подрагивающую «таблетку», словно околдованный.
– Чудо, – пробормотал Андрей Николаевич. – Обыкновенное научное чудо.
– К сожалению, – вздохнул я, – не всё так уж волшебно. Если по сверхпроводящей жиле из такого материала пропускать ток большой силы, то магнитное поле разрушает структуру проводника и сопротивление вырастает скачком…
Василий Степанович, слушая меня, всё шире расплывался в улыбке. Колмогоров откровенно хихикал, и даже Варечка прыснула в ладошку.
– Юноша-а, – ласково проговорил декан, – это всё пустяки, ничтожнейшие пустяки! Интересная инженерная задача, которую мы обязательно решим. Господи… – вздохнул он, хлопая себя по ляжкам, и вскричал тонким голоском: – Да вы хоть понимаете, что совершили открытие мирового уровня?!
– Понимаю, – уныло покивал я головой. – Как раз это и тревожит…
– Объясните, – прищурился Фурсов.
Я обречённо пожал плечами.
– Придётся теперь соответствовать…
Маститые учёные захохотали в голос. Варечка закатывалась от смеха, махая на меня рукой, и я, сдаваясь помаленьку, присоединился к общему веселью.
Тот же день, позднее утро
Москва, улица Большая Черкизовская
Покинув университет, я больше часа катался в метро, совершенно бездумно пересаживаясь, опускаясь или поднимаясь по лестницам-чудесницам. Я будто выключился на это время из реальной действительности – организм сам бросал пятаки, проскальзывая через турникеты, выбирал направление и занимал место. А я привыкал к новой реальности.
Скоро разойдутся волны по всему медийному пространству, неся мне славу в своей запутанной интерференции. С горечью я понимал, что старая уютная жизнь прошла, наступает новая, где мне грозит всё меньше и меньше быть собой.
Утешало лишь одно – я не звезда экрана, а потому ещё долгое время смогу оставаться неузнанным в толпе. Вот и носился под Москвой, смиряясь с переменами, которых не хотел, но – «Надо, Миша! Ну надо!»
Очнулся я от дум, когда по вагону раскатилось:
– Станция «Преображенская площадь».
Быстренько вышмыгнув из вагона, поднялся на уровень моря, под голубое небо и яркое солнце. Марина жила неподалёку от Республиканской юношеской библиотеки…
Высмотрев телефонную будку, я нарыскал в кармане две копейки – и позвонил. «Скво» могла ещё не вернуться с операции, или отправиться выполнять новую миссию, или…
– Алло? – ответил приятный голос.
Мои губы сразу расплылись в улыбке.
– Привет, Маринка!
– Мишка! – радостно взвизгнула трубка. – Ты где? В Москве?! Я сейчас приеду!
– Я уже приехал! – Смех рвался из меня, как пузырьки из газировки. – И сейчас приду!
– Давай быстрее!
Выскочив из будки, свернул за дом, перебежал двор наискосок. Где-то здесь… Я заозирался, вспоминая приметы. Господи, да вот же он, Маринкин подъезд! А вон и её «Москвич»!
Я рванул наверх и толкнул дверь квартиры, попадая в знакомую прихожку, удивительно просторную и отделанную бамбуком. Из кухни выбежала Марина в джинсовом платье милитари и кинулась ко мне.
– Мишка! Как же я по тебе соскучилась!
Мы принялись с удовольствием тискать друг друга, порой выходя за скобки приятельских отношений. Девушка была чуть выше меня, да ещё на каблучках, поэтому до её губ мне надо тянуться, зато стройная шейка – вот она!
– Странно всё у нас с тобой… – вздохнула Марина, отстраняясь, чтобы лучше меня рассмотреть. Улыбнулась неуверенно: – Правда?
– Правда, – отзеркалил я улыбку. – Зато если спросят: «Может ли мальчик дружить с девочкой?», честно отвечу, что да, и ещё как!
«Росита» ласково огладила мою щеку ладонью. После знойных объятий это лёгкое касанье не взволновало меня, но наполнило приятным покоем.
– Ми-иша-а… – протянула девушка шёпотом. – Ты мой самый дорогой человек… Единственный, в общем-то, с кем я могу быть собою, а не казаться кем-то, не играться в сильную женщину… Я не скажу тебе всего… – она затруднилась, краснея. – Ну ты понимаешь… Ты всё понимаешь! И мне с тобой очень, очень хорошо…
