Вальс. Молчать! Не потерплю! Этот тон запрещен в моем царстве!
Сон. Напротив, – вижу, что он необходим…
Вальс. Вон отсюда.
Сон. Сейчас ухожу, – я в вас разочаровался, – но напоследок хочу вам поведать маленькую правду. Вальс, у вас никакой машины нет.
Заходит за его спину и исчезает за портьеру. Уже вошли: военный министр и полковник, оба теперь в штатском; первый сразу садится за стол, как сидел в первом действии, и склоняется над бумагами.
Вальс. Сон! Где он? Где…
Подходит к столу, где сидит министр.
Министр (медленно поднимает голову). Да, это, конечно, любопытно.
Вальс. Значит, вы полагаете, что все это выдумка, что я это просто так?..
Министр. Постойте, постойте. Во-первых, успокойтесь. Во-вторых, постарайтесь понять то, что я вам скажу…
Вальс. Ну, погодите… Теперь я знаю, как мне нужно поступить.
Министр. А скажу я вам вот что: ваше открытие, как бы оно ни было интересно и значительно, – или, вернее, именно потому, что вы его таким считаете…
Вальс. Ну, погодите…
Министр….Не может быть темой того беспокойного разговора, который вы со мной, у меня в служебном кабинете, изволите вести. Я попрошу вас…
Вальс. Хорошо же! Я вам покажу… Ребенку, отсталому ребенку было бы ясно! Поймите, я обладаю орудием такой мощи, что все ваши бомбы перед ним ничто – щелчки, горошинки…
Министр. Я попрошу вас не повышать так голоса. Я принял вас по недоразумению, – этими делами занимаюсь не я, а мои подчиненные, – но все же я выслушал вас, все принял к сведению и теперь не задерживаю вас. Если желаете, можете ваши проекты изложить в письменной форме.
Вальс. Это все, что вы можете мне ответить? Мне, который может сию же секунду уничтожить любой город, любую гору?
Министр (звонит). Надеюсь, что вы не начнете с нашей прекрасной горки. (Полковник отворил окно.) Смотрите, как она хороша… Какой покой, какая задумчивость!
Вальс. Простак, тупица! Да поймите же, – я истреблю весь мир! Вы не верите? Ах, вы не верите? Так и быть, – откроюсь вам: машина – не где-нибудь, а здесь, со мной, у меня в кармане, в груди… Или вы признаете мою власть со всеми последствиями такового признания…
Уже вошли соответствующие лица: Гриб, Граб, Гроб.
Полковник. Сумасшедший. Немедленно вывести.
Вальс….Или начнется такое разрушение… Что вы делаете, оставьте меня, меня нельзя трогать… я – могу взорваться.
Его выводят силой.
Министр. Осторожно, вы ушибете беднягу…
Занавес
[Предисловие к «Изобретению вальса» для русского переиздания]
«Изобретение Вальса» было написано в Cap d’Antibes на Ривьере в сентябре 1938 г. и было впервые напечатано в ноябре того же года в парижском эмигрантском журнале «Русские записки». Русская театральная труппа готовилась ее в Париже поставить в следующем сезоне и уже начала репетировать под управлением талантливого режиссера Юрия Анненкова, когда разразившаяся Вторая мировая война помешала осуществлению проекта.
Читателю и зрителю следует помнить два обстоятельства. Во-первых, что телетаназия была в тридцатых годах гораздо менее популярная тема, чем теперь: иные места в пьесе звучат пророчески – даже вдвойне пророчески – не только в отношении последовавшего «атомистицизма», но и как предтечи позднейших пародий на эту тему, и это является пусть маленьким, пусть малозаметным – но все же рекордом. Во-вторых, чтобы защитить сегодняшнего читателя от неуместных предположений, хочу как можно решительнее заявить, что в моей пьесе не только нет никакой политической пропаганды, но что даже сегодня в ней нет политической актуальности. Я не стал бы выдумывать моего бедного Вальса сегодня, если бы из-за этого хоть какая-либо часть меня, хоть бы одно плечо моей тени, могла показаться примкнувшим к тем демонстрациям «за мир», которые организуются пожилыми прохвостами и молодыми болванами на радость беспощадным интриганам, сидящим в Томске или Атомске. Смею утверждать, что трудно было бы ненавидеть всякое кровопролитие, включая войну, сильнее, чем ненавижу я, но еще труднее было бы превзойти мою ненависть к самой сущности тоталитарных режимов, для которых побоище всего лишь административная деталь.
Главные изменения, внесенные в настоящий текст, основаны на замысле, которому более четверти века, поскольку он явился мне летом 1939 г. в Seytenex, Haute Savoie, Fréjus, Var, когда, между собиранием дневных бабочек и приманиванием ночниц, я подготовлял эту вещь для сцены. К настоящей категории изменений относятся пропуски в речи Вальса, написанной белым стихом, новые детали, относящиеся к смерти Перро, Сон с более женственным обликом и диалог с Анабеллой в действии втором.
Если происходящее на сцене с самого начала абсурдно, то это оттого, что безумец Вальс так его воображает, пока ожидает снаружи, до начала спектакля, в викингового стиля кресле, того интервью, которое ему удалось выторговать через генерала Берга, и его баснословных последствий, – того интервью, которое на самом деле ему назначат только в последней сцене последнего действия. Пока развивается его мечта в ожидальной, прерываемая антрактами забвения между актами его феерии, там и сям внезапно протирается ткань, на протертых местах бледнеют яркие краски, и начинает сквозь них просвечивать низший слой жизни. Чем так трагична его фигура? Что так ужасно расстраивает его, когда он замечает игрушку на столе? Напоминает ли это ему его собственное детство? Какой-нибудь горький момент этого детства? Может быть, не собственного его детства, а детства ребенка, которого он потерял? Какие другие бедствия, кроме банальной бедности, претерпел он? Что за мрачное и таинственное воспоминание связывает его с Сибирью, так странно разбуженное арестантской песней, пропетой гулящей женщиной? И что дает мне право ставить такие вопросы?
После ужасающих поражений, понесенных фрейдистами при чтении моих других книг, я надеюсь, что они воздержатся от навязывания моему Вальсу сублимации чувства власти, даваемого автоматической кнопкой, как, например, при орудовании лифтом (вверх: эрекция; вниз: месть при помощи самоубийства). Не могу также ничем пособить критику из доброй старой школы, стороннику отраженной биографии, рассматривающему литературное произведение, которого он не понимает, сквозь призму жизни автора, которой он не знает. Я никогда не жаждал абсолютной политической власти, а дочка Берга на пять лет старше Лолиты.
Когда бы ни случилось «Изобретению Вальса» увидеть огни рампы и черную бездну за ними, надо надеяться, что, кто бы его ни ставил и кто бы в нем ни играл, не оставит без внимания поэзию и пафос в основе этого яркого, безумного сна. Ради контраста с черной бездной реальности декорации должны быть богатыми и правдоподобными, как полотно фламандского мастера. Пожалуйста, пусть не будет гнусных пожарных лестниц, мусорных бочек, скелетов платформ с актерами в спецодежде, стоящими на разных уровнях. Я хочу того, чего хотел Вальс, – настоящих ковров, хрустальных дверных ручек и рельефных кресел в золотой кожаной обивке, которые он так любил (он их не упоминает, но я-то знаю). И военная форма одиннадцати генералов должно быть великолепна, должна блистать, как рождественская елка.
