Таубендорф. Да, мы с ней участвуем в фильме. Только я играю толпу и получаю десять марок, а она играет соперницу и получает пятьдесят.
Марианна (у телефона). Битте, драй унд драйсих, айне нуль
[19].
Кузнецов. Это, конечно, не главная роль?
Таубендорф. Нет. Соперница всегда получает меньше, чем сама героиня.
Кузнецов. Фамилия?
Таубендорф. Таль. Марианна Сергеевна Таль.
Кузнецов. Удобно, что она живет в том же пансионе. Она меня и проводит.
Марианна (у телефона). Битте: фрейлейн Рубанская. Ах, это ты, Люля. Я не узнала твой голос. Отчего ты не была на съемке?
Федор Федорович. Пожалуй, уж можно дать полный свет, Виктор Иванович. Скоро десять.
Ошивенский. Как хотите… У меня такое чувство, что сегодня никто не придет.
Федор Федорович включает полный свет.
Марианна (у телефона). Глупости. Откуда ты это взяла? Последняя съемка через неделю, они страшно торопят. Да.
Таубендорф. Алеша, прости, но я хочу тебя спросить: неужели ты все-таки – ну хоть чуть-чуть – не торопишься видеть жену?
Марианна (у телефона). Ах, он так пристает… Что ты говоришь? Нет, – конечно нет. Я не могу сказать, – я тут не одна. Спроси что-нибудь, – я отвечу. Ах, какая ты глупая, – ну конечно нет. Да, он обыкновенно сам правит, но сегодня – нет. Что ты говоришь?
Кузнецов. А тебе, собственно, какое дело, тороплюсь ли я или нет? Она замужем?
Таубендорф. Кто?
Кузнецов. Да вот эта…
Таубендорф. Ах, эта… Да, кажется. Впрочем, она живет одна.
Марианна (у телефона). Какая гадость! Неужели он это сказал? (Смеется.) Что? Ты должна кончать? Кто тебе там мешает говорить? Ах, понимаю, понимаю… (Певуче.) Ауфви-дерзээйн.
Кузнецов (Марианне). А вы говорили недолго. Я думал – будет дольше.
Ошивенский (Марианне). Двадцать копеечек с вас. Спасибо. Это мой первый заработок сегодня.
Марианна (Кузнецову). Почему же вы думали, что выйдет дольше?
Кузнецов. Хотите выпить что-нибудь?
Марианна. Вы что – принимаете меня за барышню при баре?
Федор Федорович. Барбарышня.
Кузнецов. Не хотите – не надо. (Таубендорфу.) Коля, значит, – до завтра. Не опаздывай.
Марианна (Кузнецову). Погодите. Сядемте за тот столик. Так и быть.
Федор Федорович. Огромный зал не вмещал грандиозного наплыва публики.
Ошивенский. Знаете что, Федор Федорович, потушите, голубчик, большой свет. Только лишний расход. (Он садится в плетеное кресло у стойки и без интереса просматривает газету. Потом задумывается, раза два зевает.)
Таубендорф (подходит к столику на авансцене, у которого сели Марианна и Кузнецов). Что прикажете? Вина, ликеру?
Кузнецов. Все равно. Ну, скажем, шерри-бренди.
Марианна. Странно: мне Ольга Павловна никогда ничего не рассказывала про вас.
Кузнецов. И хорошо делала. Вы завтра вечером свободны?
Марианна. А вам это очень интересно знать?
Кузнецов. В таком случае я вас встречу ровно в десять часов, в холле гостиницы «Элизиум». И Люлю притащите. Я буду с Таубендорфом.
Марианна. Вы с ума сошли.
Кузнецов. И мы вчетвером поедем в какое-нибудь резвое место.
Марианна. Нет, вы совершенно невероятный человек. Можно подумать, что вы меня и мою подругу знаете уже сто лет. Мне не нужно было пить этот ликер. Когда я так устаю, мне не нужно пить ликер. А я ужасно устала… Эти съемки… Моя роль – самая ответственная во всем фильме. Роль коммунистки. Адски трудная роль. Вы что, – давно в Берлине?
Кузнецов. Около двух часов.
Марианна. И вот представьте себе, – я должна была сегодня восемнадцать раз, восемнадцать раз подряд проделать одну и ту же сцену. Это была, конечно, не моя вина. Виновата была Пиа Мора. Она, конечно, очень знаменитая, – но, между нами говоря, – если она играет героиню, то только потому, что… ну, одним словом, потому что она в хороших отношениях с Мозером. Я видела, как она злилась, что у меня выходит лучше…
Кузнецов (Таубендорфу, через плечо). Коля, мы завтра все вместе едем кутить. Ладно?
Таубендорф. Как хочешь, Алеша. Я всегда готов.
Кузнецов. Вот и хорошо. А теперь…
Марианна. Барон, найдите мою сумку, – я ее где-то у телефона посеяла.
Таубендорф. Слушаюсь.
Кузнецов. А теперь я хочу вам сказать: вы мне очень нравитесь, – особенно ваши ноги.
Таубендорф (возвращается с сумкой). Пожалуйте.
Марианна. Спасибо, милый барон. Пора идти. Здесь слишком романтическая атмосфера. Этот полусвет…
Кузнецов (встает). Я всегда любил полусвет. Пойдемте. Вы должны мне показать дорогу в пансион Браун.
Федор Федорович. А ваша шляпа, господин Кузнецов?
Кузнецов. Не употребляю. Эге, хозяин задрыхал. Не стану будить его. До свидания, Федор Федорович, – так вас, кажется, величать? Коля, с меня сколько?
Таубендорф. Полторы марки. Чаевые включены. До завтра, Марианночка, до завтра, Алеша. В половине девятого.
Кузнецов. А ты, солнце, не путай. Я сказал – в восемь.
Кузнецов и Марианна уходят.
Федор Федорович (приподымает край оконной шторы, заглядывает). Удивительная вещь – ноги.
Таубендорф. Тише, не разбудите старикана.
Федор Федорович. По-моему, можно совсем потушить. И снять этот плакат. Вот уж напрасно я постарался. Цы-ган-ский хор.
Таубендорф (зевает). Х-о-ор. Да, плохо дело. Никто, кажется, не придет. Давайте, что ли, в двадцать одно похлопаем…
Федор Федорович. Что ж – это можно…
Они садятся у того же столика, где сидели Кузнецов и Марианна, и начинают играть. Ошивенский спит. Темновато.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ II
Комната. Налево окно во двор. В задней стене дверь в коридор. В левом углу зеленого цвета кушетка, на ней зеленая яйцевидная подушка; рядом столик с круглой лампой. У правой стены за зеленой ширмой постель: видна зрителю только металлическая шишка изножья. Посредине круглый стол под кружевной скатерёткой. Подле него в кресле сидит Ольга Павловна Кузнецова и вышивает шелковую сорочку. Она в очень простом темном платье, не совсем модном: оно просторнее и дольше, чем носят теперь; лицо молодое, мягкое; в нежных чертах и в гладкой прическе есть что-то девичье. Комната – обыкновенная комната обыкновенного берлинского пансиона, с потугами на буржуазное благополучие, с псевдоперсидским ковром, с двумя зеркалами: одно в дверце пузатого шкапа у правой стены, другое – овальное – на задней стене; во всем какая-то неприятная пухлявая круглота – в креслах, в зеленом абажуре, в очертаньях ширмы, словно комната развилась по концентрическим кругам, которые застыли там – пуфом, тут – огромной тарелкой, прилепившейся к пионистой обойной бумаге и родившей, как водяной круг, еще несколько штук помельче по всей задней стене. Окно полуоткрыто – весна, светло; время – послеобеденное. За окном слышны звуки очень плохой скрипки. Вышивая, Ольга Павловна прислушивается, улыбается. Скрипка последний раз потянулась, всхлипнула и умолкла. Пауза. Затем за дверью голос Кузнецова: «Wo ist mein Frau?» – и сердитый голос горничной: «Da – nächste Tur»
[20].
