Марианна. Несносный какой! Ты… ты… Я просто не знаю, кто ты. Ты ничего не хочешь рассказать про себя. Погоди, постой же… Милый мой… Слушай, Алек, почему ты не хочешь, чтобы я переехала к тебе в отель? Ведь мы и так встречаемся только там. Алек?
Кузнецов. Давайте-ка, Марианна Сергеевна, условимся раз навсегда: никаких вопросов.
Марианна. Ну не буду, не буду. Только я не понимаю – почему?
Голоса за дверью. Затем Ольга Павловна вводит Евгению Васильевну Ошивенскую, сзади следует сам Ошивенский. Евгения Васильевна старая дама, полная, вся в черном, глаза немного навыкате.
Ольга Павловна. Тут хотят к вам перекочевать, Марианна Сергеевна.
Ошивенский. Мы только взглянуть на вас. Ручку пожалуйте.
Ошивенская. Очень вам к личику это платьице, Марианночка.
Марианна. Вот это – муж Ольги Павловны…
Ошивенский (сухо). Честь имею.
Марианна. Да что я… Вы ведь, кажется, уже знакомы. Садитесь, дорогая Евгения Васильевна. Вот сюда. Ольга Павловна, вы не хотите похозяйничать за меня? Я так плохо хозяйничаю. Садитесь, пожалуйста, господа.
Тем временем вошла горничная с подносом. На подносе кофейник и чашки. Ставит («Bitte…»
[24]) и уходит.
Ошивенская (Марианне). Как вы поживаете, душенька? Все фотографией занимаетесь?
Ошивенский. Ах, Женя, как ты всегда путаешь! Это называется: съемки. Кинематографические съемки.
Ошивенская. Коммунистов, говорят, изображаете?
Марианна. Возьмите же пирога! Ольга Павловна, разрежьте. Да, это очень интересный фильм. Конечно, о нем трудно еще судить, так как он снимается (пожалуйста…) по кусочкам.
Ошивенский. Спасибо, кусочек, так и быть, возьму. (Он поглядывает на Кузнецова, который с чашкой отошел к кушетке в левом углу.) И зачем этих мерзавцев изображать!
Ольга Павловна. Виктор Иванович, как поживает ваш кабачок?
Ошивенский. А вы, Ольга Павловна, зачем разговор меняете? Я повторяю: этих господ нужно душить, а не выводить на сцену.
Ошивенская. Я бы Троцкого своими руками задушила.
Марианна. Конечно, искусство выше политики, но они все осквернили – красоту, поэзию жизни…
Ошивенская. У них, говорят, какой-то великий поэт есть – Блок или Блох, я уж там не знаю. Жидовский футурист. Так вот они утверждают, что этот Блох выше Пушкина-и-Лермонтова. (Произносит как «Малинин и Буренин».)
Ольга Павловна. Господь с вами, Евгения Васильевна. Александр Блок давно умер. А главное…
Ошивенская (спокойно плывет дальше). Да в том-то и дело, голубушка, что он жив. Это нарочно врут. Вот, как врали про Ленина. Было несколько Лениных. Настоящего убили в самом начале.
Ошивенский (все поглядывая налево). От этих мерзавцев всего можно ожидать. Простите… Ольга Павловна, как имя-отчество вашего…
Кузнецов. Алексей Матвеич. К вашим услугам.
Ошивенский. Я хотел вас спросить, Алексей Матвеич, отчего это вы улыбаетесь?
Кузнецов. Из вежливости. Вы все время коситесь на меня.
Ошивенский. Вам, кажется, эмигрантские разговоры не по нутру. А вот попробовали бы, батюшка…
Ольга Павловна (Ошивенскому). Можно вам еще кофе?
Ошивенский….Вот попробовали бы пожить, как мы живем. Сами бы заговорили по-эмигрантски. Возьмите меня, например. Я – старый человек. У меня все отняли. Сына убили. Я восьмой год мытарствую за границей. И теперь я не знаю, что будет дальше. У нас совсем другая психология, чем у вас.
Кузнецов (смеется). Да что это вы в самом деле так на меня напали?
Ошивенская. Марианночка, нам, к сожалению, скоро нужно уходить. (Скороговоркой, вполголоса.) Простите, mais je ne peux pas supporter la compagnie d’un bolchevik
[25].
Ошивенский. Нет, я не нападаю, но просто иногда трудно сдержаться. Может быть, в Варшаве другое настроение, чем здесь. Вы ведь в Варшаве были?
Кузнецов. Проездом. Я вам уже отвечал на этот вопрос.
Ошивенский. И что ж, вы долго здесь намерены прожить?
Кузнецов. Нет, скоро отбуду.
Ошивенский. И куда же?
Кузнецов. Как куда? В Триэсэр, конечно.
Молчание.
Ошивенская. Мсье Кузнецов, вы были бы, может быть, так добры взять посылочку? У меня внучка в Петербурге.
Ошивенский. Женя!
Кузнецов. Если посылка небольшая, возьму.
Ошивенский. А позвольте вас спросить, как это вас так пускают в Россию?
Кузнецов. А почему же меня не пускать?
Марианна. Алексей Матвеич, бросьте шутить. Можно Бог знает что подумать!
Кузнецов. Если анкета кончена, разрешите откланяться. Я, Оля, хотел бы у тебя в комнате прилечь на часок: у меня еще вечером дело.
Ольга Павловна. Постой, я там тебе устрою…
Ошивенский. Однако!
Ошивенская. Я это предчувствовала. Бедная Ольга Павловна… Теперь я многое понимаю…
Ошивенский. И она тоже хороша… Если уж разошлась с мужем, так не видайся, не сюсюкайся с ним. Я ему руки больше не подам, вот честное слово – не подам.
Марианна. Виктор Иванович, вы не правы; уверяю вас, что Алексей Матвеевич только шутил. Вы погорячились.
Ошивенский (медленно успокаиваясь). Нет, я ненавижу таких господ. Можно мне еще кофе? (Марианна наклоняет кофейник.)
Занавес
ДЕЙСТВИЕ III
Очень голое помещение – вестибюль, нечто вроде зачаточного фойе. В аспидный цвет выкрашенная стена идет справа вдоль по авансцене и, оборвавшись посредине сцены, уходит под перспективным углом вглубь, где видна дверь, ведущая в концертно-лекционный зал. Справа, у самого края сцены, ступени вправо и вниз, медные перила. У стены, против зрителя, красный плюшевый диванчик. У левого края сцены, спереди, стол, служащий кассой, и простой стул. Таким образом, человек, пришедший на лекцию, поднимается справа по ступеням, проходит справа налево, мимо аспидной стены, оживленной красным диванчиком, и либо переходит сцену до самого левого края к столу, где продаются билеты, либо, дойдя до середины сцены, где стена обрывается, поворачивает в глубину и там уходит в дверь, ведущую в зал. На левой стене надпись: «Toilette»
[26] – и красный конус минимакса над свернутой кишкой. У стола сидит Люля, шустрая барышня, миловидная, с косметическими примечаниями, и рядом с ней сидит Таубендорф. Проходят через сцену в глубину несколько человек (типичных эмигрантов), ударяет звонок, бессвязный шум голосов, сцена пустеет. Все ушли в заднюю дверь, остались только Люля и Таубендорф.
