Голос в рупор за сценой. Два!
Марианна. Ты – большевик! Уходи. Не смей ко мне возвращаться. Не смей мне писать. Нет, все равно, я знаю, ты напишешь… Но я буду рвать твои письма.
Голос в рупор за сценой. Три!
Кузнецов. Да нет же, Марианна Сергеевна, я писать не собираюсь. И вообще, вы сейчас только задерживаете меня. Мне пора.
Марианна. Ты понимаешь, ты больше никогда меня не увидишь?
Кузнецов. Ну да, ну да, охота вам все повторять то же самое. Проститесь со мной.
Марианна (отвернулась). Нет.
Кузнецов кланяется, не спеша уходит направо. Навстречу рабочие несут знамена, связку ружей. Он замедлил шаг, глядя на них с беглой улыбкой. Затем уходит. Марианна осталась стоять у декорации налево.
Голос в рупор за сценой. Назад. Все назад! Никуда не годится! Господа, последний раз прошу слушать: группа первая…
Занавес
ДЕЙСТВИЕ V
Комната Ошивенских. Налево дверь в прихожую, в задней стене дверь поменьше, в соседнюю комнату, справа окно во двор. У задней стены слева от двери голый металлический костяк двуспальной кровати с обнаженными пружинами; рядом ночной столик (прислоненный к стене, очевидно, из-за того, что одна ножка отшиблась) с широко открытой дверцей; перед кроватью коврик лежит криво, и один угол загнулся. Справа от двери несколько чемоданов (один открыт), русский баул со скрепами, корзина, продавленная картонка, большой тюк. Пол около чемоданов испещрен белыми и коричневыми лоскутами бумаги; голый стол отодвинулся к окну, а мусорная корзина осталась там, где он стоял раньше (посредине комнаты), и, лежа на боку, извергает всякую дрянь. Стулья стоят как попало, один приставлен к шкапу (у задней стены, справа от двери), с верхушки которого, видимо, кое-что поснимали, так как с края свесился цельный газетный лист. Стены комнаты в подозрительных потеках и чудовищная люстра, свисающая с потолка (баварское изделье: Гретхен с дельфиновым хвостом, от которого исходят, загибаясь вверх, оленьи рога, увенчанные лампочками), укоризненно глядит на пыль, на нелепое положение стульев, на чемоданы переезжающих жильцов.
Ошивенский (кончая укладывать чемодан). Труха…
Ошивенская. Хорошо бы еще веревочку…
Ошивенский. Нету больше веревок. Труха.
Ошивенская. И куда это мы теперь денемся? Господи ты Боже мой…
Ошивенский. Прямо в Царство Небесное переедем. Там, по крайней мере, не нужно платить вперед за квартиру.
Ошивенская. Страм, Витя, говорить так. Стыд и страм. Помоги-ка этот сундучок запереть.
Ошивенский. Эх, грехи наши тяжкие… Нет уж, довольно!
Ошивенская. Только ты, Витя, будь осторожен, когда станешь говорить-то с ним… Сундучок можно пока к стенке.
Ошивенский. К стенке… К стенке… Нет уж, довольно, натерпелись. Все лучше. И за стенку спасибо.
Ошивенская. Ты его так, больше расспрашивай – что, мол, как, мол…
Ошивенский. И чести не жалко. Довольно. О чем ревешь-то?
Ошивенская. Васиной могилки все равно не найдем. Нет могилки. Хоть всю Россию обшарь…
Ошивенский. Ты лучше посылочку приготовь. Черт побрал бы эти газеты – так и шуршат под ногами… Я и сам сейчас зареву. Брось, Женя…
Ошивенская. Не верю я ему. Такой и украсть может.
Ошивенский (сел у стола). Чепуху мелешь; не в том дело. И зачем халву посылаешь, – тоже неизвестно.
Ошивенская. Да халва – это так. Главное, чтобы материю довез…
Ошивенский. А вот где денег взять, чтобы с хозяйкой разделаться, – ты вот что скажи мне! (На слове «денег» сильно бьет ладонью по столу.) Крик ее попугаичий так мне все и слышится…
Ошивенская. Еще бы веревочку…
Стук в дверь, входит Марианна. Она в скромном темном костюме, словно в трауре.
Ошивенский (без энтузиазма). А, добро пожаловать…
Марианна. Простите… вы укладываетесь… я вам помешаю…
Ошивенская. Входите, голубушка, ничего – мы уже кончили.
Марианна. Да… Если можно…
Ошивенский. Погребок-то мой помните? А? Хороший был погребок, а? Проходящие ноги, а? Вот и допрыгались. Четвертым классом к праотцам.
Ошивенская. Бледная вы какая. Голубушка, да что с вами? Лица на вас нет.
Марианна. Ах, не надо так на меня смотреть. Пожалуйста, не надо.
Ошивенский (встает). Ну, Женя, благослови. Пойду с хозяйкой разговоры разговаривать. Может быть, сжалится.
Ошивенская. Иди, иди. Мы здесь с Марианночкой чайку попьем. Ах, забыла я – простите, – посуда-то вся уложена. (Ошивенский ушел.)
Марианна. Евгения Васильевна, со мной случилось несчастье.
Ошивенская. То-то я смотрю, душенька, вы такая вялая, тихая, узнать нельзя.
Марианна. Да, большое несчастье. Я только что была на первом представлении.
Ошивенская. Какое такое представленье, душенька?
Марианна. Ах, вы же знаете. Я играла для кинематографа. И вот вчера в первый раз показывали фильм.
Ошивенская. Так какое же несчастье? Пожар, что ли, был?
Марианна. Да, пожар. У меня все сгорело: мои мечты, моя вера в себя, моя жизнь. Полный банкрот.
Ошивенская. А я как раз хотела вас кое о чем попросить, моя дорогая. Но это после, после. Говорите.
Марианна. Я увидела себя на экране. Это было чудовищно. Я так ждала минуты, когда увижу себя, и вот дождалась. Сплошной ужас. В одном месте, например, я лежу плашмя на диване и потом встаю. И вот пока снимали, мне казалось, что я такая легкая, такая живая. А тут… Евгения Васильевна, я встала, простите, задом, – выпятила зад и грузно повернулась. И все было в таком же духе. Жесты фальшивые, убийственные. А тут эта гадина, Пиа Мора, плывет как лебедь. Стыдно…
Ошивенская. Не беда, голубушка. Вот посмотрели бы вы, как я выхожу на паспортных карточках. Бог знает какая морда.
Марианна. И это еще цветочки: фильм показывали только своим. Но теперь он пойдет по Берлину, а потом по всему миру – и вместе с ним мои дурацкие жесты, мои гримасы, моя невероятная походка…
Ошивенская. Я вот что хотела попросить вас, моя дорогая. Нам нужно переезжать, и нет ни гроша. Не могли бы вы – ну так марочек пятьдесят – одолжить?
Марианна. Одолжить? Ах, вы вот о чем?.. Да… Я сегодня как в тумане. Нет, Евгения Васильевна, у меня тоже ничего нет. Весь мой заработок я потратила на платья.
