Вагабундова.
Жажду новостей!
Трощейкин. Послушайте, я с вами говорю серьезно. Выпейте чаю, съешьте чего хотите, – вот эту гулю с кремом, – но потом я хочу вас писать! Поймите, я, вероятно, завтра уеду. Надо кончать!
Элеонора Шнап. Т-ак. Это говорит разум. Уезжайте, уезжайте и опять уезжайте! Я с мосье Барбашиным всегда была немножко знакома запанибрата, и, конечно, он сделает что-либо ужасное.
Вагабундова.
Может быть, метнет бомбу?
А – хватит апломбу?
Вот метнет
и всех нас
сейчас – сейчас
разорвет.
Антонина Павловна. За себя я спокойна. В Индии есть поверье, что только великие люди умирают в день своего рождения. Закон целых чисел.
Любовь. Такого поверья нет, мамочка.
Вагабундова.
Поразительное совмещенье:
семейный праздник и – это возвращенье!
Элеонора Шнап. Я то же самое говорю. Они были так счастливы! На чем держится людское счастье? На тоненькой-тоненькой ниточке!
Вагабундова (к Антонине Павловне).
Какое прелестное ситечко!
Мне пожиже, пожиже…
Да, счастье, – и вот – поди же!
Вера. Господа, что же вы их уже отпеваете? Все отлично знали, что Барбашин когда-нибудь вернется, а то, что он вернулся несколько раньше, ничего, в сущности, не меняет. Уверяю вас, что он не думает о них больше.
Звонок.
Вагабундова.
Не говорите. Я все пережила…
Поверьте, тюрьма его разожгла!
Алексей Максимович, душенька, нет!
Забудем портрет.
Я не могу сегодня застыть.
Я волнуюсь, у меня грудь будет ходить.
Ревшин входит.
Ревшин. Евгенья Васильевна с супругом, а также свободный художник Куприков.
Трощейкин. А, погодите. Он ко мне.
Трощейкин уходит.
Элеонора Шнап (к Вагабундовой). Как я вас панмаю! У меня тоже обливается сердце. Между нами говоря, я совершенно убеждена теперь, что это был его ребеночек…
Вагабундова.
Никакого сомненья!
Но я рада услышать профессиональное мненье.
Входят тетя Женя и дядя Поль. Она пышная, в шелковом платье, была бы в чепце с лентами, если бы на полвека раньше. Он: белый бобрик, белые бравые усы, которые расчесывает щеточкой, благообразен, но гага.
Евгения Васильевна. Неужели это все правда? Бежал с каторги? Пытался ночью вломиться к вам?
Вера. Глупости, тетя Женя. Что вы слушаете всякие враки?
Евгения Васильевна. Хороши враки! Вот Поль его сегодня… Сейчас он это сам расскажет. Он мне чудесно рассказывал. Услышите. (К Антонине Павловне.) Поздравляю тебя, Антонина, хотя едва ли это уместно сегодня. (К Любови, указывая на Шнап.) С этой стервой я не разговариваю. Кабы знала, не пришла… Поль, все тебя слушают.
Дядя Поль. Как-то на днях…
Тетя Женя. Да нет, нет: нынче.
Дядя Поль. Нынче, говорю я, совершенно для меня неожиданно, я вдруг увидел, как некоторое лицо вышло из ресторана.
Вагабундова.
Из ресторана?
Так рано?
Наверное, пьяный?
Антонина Павловна. Ах, зачем ты меня так балуешь, Женечка? Прелесть! Смотри, Любушка, какие платочки.
Элеонора Шнап. Да. Плакать в них будете.
Дядя Поль. Делая поправку на краткость моего наблюдения и быстроту прохождения объекта, утверждаю, что я был в состоянии трезвом.
Тетя Женя. Да не ты, а он.
Дядя Поль. Хорошо: он.
Вера. Дядя Поль, тебе это все померещилось. Явление не опасное, но нужно следить.
Любовь. Вообще, это все не очень интересно… Что тебе можно? Хочешь сперва торта? Нам сейчас мама будет читать свою новую сказку.
Дядя Поль. Мне так показалось, – и нет такой силы, которая могла бы меня заставить изменить показание.
Тетя Женя. Ну-ну, Поль… продолжай… ты теперь разогрелся.
Дядя Поль. Он шел, я шел. А на днях я видел, как расшиблась велосипедистка.
Вагабундова.
Положение ужасно!
Надо уезжать – это ясно!
Всем!
А я еще этого съем.
Антонина Павловна. Может быть, Любушка, подождать, пока все придут?
Любовь. Нет-нет, ничего, начни.
Антонина Павловна. Что ж, приступим. Итак, этой сказкой, или этюдом, завершается цикл моих «Озаренных Озер». Поль, друг мой, садись, пожалуйста.
Дядя Поль. Предпочитаю стоять.
Звонок.
Тетя Женя. Не понимаю. Он это рассказывал так красочно, так хорошо, – а теперь у него что-то заскочило. Может быть, потом разойдется. (К мужу.) Ты мне не нравишься последнее время.
Входит Ревшин, пропуская вперед старушку Николадзе, сухонькую, стриженую, в черном, и Известного Писателя: он стар, львист, говорит слегка в нос, медленно и веско, не без выигрышных прочищений горла позади слов, одет в смокинг.
Антонина Павловна. А, наконец!
Писатель. Ну что же… Надо вас поздравить, по-видимому.
Антонина Павловна. Как я рада вас видеть у себя! Я все боялась, что вы, залетный гость, невзначай умчитесь.
Писатель. Кажется, я ни с кем не знаком…
Николадзе. Поздравляю. Конфетки. Пустячок.
Антонина Павловна. Спасибо, голубушка. Что это вы, право, тратитесь на меня!
Писатель (к Вере). С вами я, кажется, встречался, милая.
Вера. Мы встретились на рауте у Н. Н., дорогой Петр Николаевич.
Писатель. На рауте у Н. Н….А! Хорошо сказано. Я вижу, вы насмешница.
Любовь. Что вам можно предложить?
Писатель. Что вы можете мне предложить… Н-да. Это у вас что: кутья? А, кекс. Схож. Я думал, у вас справляются поминки.
Любовь. Мне нечего поминать, Петр Николаевич.
Писатель. А! Нечего… Ну, не знаю, милая. Настроение что-то больно фиолетовое. Не хватает преосвященного.
