Любовь. Это вам кажется. Поверьте нам! Мы знаем лучше. Мой муж написал это в очень натуральных красках. Мы одни. Можете говорить свободно.
Щель. В таком случае позвольте вам сообщить… Только что узнав, кто вернулся, я с тревогой припомнил, что нынче в полдень у меня купили пистолет системы «браунинг».
Средний занавес поднимается, голос чтицы громко заканчивает: «…и тогда лебедь воскрес». Ревшин откупоривает шампанское. Впрочем, шум оживления сразу пресекается.
Трощейкин. Барбашин купил?
Щель. Нет, – покупатель был господин Аршинский. Но я вижу, вы понимаете, кому предназначалось оружье.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Опять мастерская. Мячи на картине дописаны. Любовь одна. Смотрит в окно, затем медленно заводит стору. На столике забытая Ревшиным с утра коробочка папирос. Закуривает. Садится. Мышь (иллюзия мыши), пользуясь тишиной, выходит из щели, и Любовь следит за ней с улыбкой; осторожно меняет положение тела, нагибаясь вперед, но вот – мышь укатилась. Слева входит Марфа.
Любовь. Тут опять мышка.
Марфа. А на кухне тараканы. Все одно к одному.
Любовь. Что с вами?
Марфа. Да что со мной может быть… Если вам больше сегодня ничего не нужно, Любовь Ивановна, я пойду.
Любовь. Куда это вы собрались?
Марфа. Переночую у брата, а завтра уж отпустите меня совсем на покой. Мне у вас оставаться страшно. Я старуха слабая, а у вас в доме нехорошо.
Любовь. Ну, это вы недостаточно сочно сыграли. Я вам покажу, как надо. «Уж простите меня… Я старуха слабая, кволая… Боязно мне… Дурные тут ходют…» Вот так. Это, в общем, очень обыкновенная роль… По мне, можете убираться на все четыре стороны.
Марфа. И уберусь, Любовь Ивановна, и уберусь. Мне с помешанными не житье.
Любовь. А вам не кажется, что это большое свинство? Могли бы хоть эту ночь остаться.
Марфа. Свинство? Свинств я навидалась вдосталь. Тут кавалер, там кавалер…
Любовь. Совсем не так, совсем не так. Больше дрожи и негодования. Что-нибудь с «греховодницей».
Марфа. Я вас боюсь, Любовь Ивановна. Вы бы доктора позвали.
Любовь. Дохтура, дохтура, – а не «доктора». Нет, я вами решительно недовольна. Хотела вам дать рекомендацию: годится для роли сварливой служанки, – а теперь вижу, не могу дать.
Марфа. И не нужно мне вашей рукомандации.
Любовь. Ну, это немножко лучше… Но теперь – будет. Прощайте.
Марфа. Убивцы ходют. Ночка недобрая.
Любовь. Прощайте!
Марфа. Ухожу, ухожу. А завтра вы мне заплатите за два последних месяца. (Уходит.)
Любовь. Онегин, я тогда моложе… я лучше, кажется… Какая мерзкая старуха! Нет, вы видели что-нибудь подобное! Ах, какая…
Справа входит Трощейкин.
Трощейкин. Люба, все кончено! Только что звонил Баумгартен: денег не будет.
Любовь. Я прошу тебя… Не волнуйся все время так. Это напряжение невыносимо.
Трощейкин. Через неделю обещает. Очень нужно! Для чего? На том свете на чаи раздавать?
Любовь. Пожалуйста, Алеша… У меня голова трещит.
Трощейкин. Да, – но что делать? Что делать?
Любовь. Сейчас половина девятого. Мы через час ляжем спать. Вот и все. Я так устала от сегодняшнего кавардака, что прямо зубы стучат.
Трощейкин. Ну, это – извините. У меня будет еще один визит сегодня. Неужели ты думаешь, что я это так оставлю? Пока не буду уверен, что никто к нам ночью не ворвется, я спать не лягу, – дудки.
Любовь. А я лягу. И буду спать. Вот – буду.
Трощейкин. Я только теперь чувствую, какие мы нищие, беспомощные. Жизнь как-то шла, и бедность не замечалась. Слушай, Люба. Раз все так складывается, то единственный выход – принять предложение Ревшина.
Любовь. Какое-такое предложение Ревшина?
Трощейкин. Мое предложение, собственно. Видишь ли, он дает мне деньги на отъезд и все такое, а ты временно поселишься у его сестры в деревне.
Любовь. Прекрасный план.
Трощейкин. Конечно прекрасный. Я другого разрешения вопроса не вижу. Мы завтра же отправимся, – если переживем ночь.
Любовь. Алеша, посмотри мне в глаза.
Трощейкин. Оставь. Я считаю, что это нужно сделать, хотя бы на две недели. Отдохнем, очухаемся.
Любовь. Так позволь тебе сказать. Я не только никогда не поеду к ревшинской сестре, но вообще отсюда не двинусь.
Трощейкин. Люба, Люба, Люба. Не выводи меня из себя. У меня сегодня нервы плохо слушаются. Ты, очевидно, хочешь погибнуть… Боже мой, уже совсем ночь. Смотри, я никогда не замечал, что у нас ни одного фонаря перед домом нет. Посмотри, где следующий. Луна бы скорее вышла.
Любовь. Могу тебя порадовать: Марфа просила расчета. И уже ушла.
Трощейкин. Так. Так. Крысы покидают корабль. Великолепно… Я тебя на коленях умоляю, Люба: уедем завтра. Ведь это глухой ад. Ведь сама судьба нас выселяет. Хорошо, – предположим, будет при нас сыщик, но нельзя же его посылать в лавку. Значит, надо завтра искать опять прислугу, как-то хлопотать, твою дуру-сестру просить… Это заботы, которые я не в силах вынести при теперешнем положении. Ну Любушка, ну детка моя, ну что тебе стоит. Ведь иначе Ревшин мне не даст, – это же вопрос жизни, а не вопрос мещанских приличий.
Любовь. Скажи мне, ты когда-нибудь задумывался над вопросом, почему тебя не любят?
Трощейкин. Кто не любит?
Любовь. Да никто не любит; ни один черт не одолжит тебе ни копейки. А многие относятся к тебе просто с каким-то отвращением.
Трощейкин. Что за вздор. Наоборот, ты сама видела, как сегодня все заходили, интересовались, советовали…
Любовь. Не знаю… Я следила за твоим лицом, пока мама читала свою вещицу, и мне казалось, я понимаю, о чем ты думаешь и каким ты себя чувствуешь одиноким. Мне показалось, мы даже переглянулись с тобой, – как когда-то, очень давно, переглядывались. А теперь мне сдается, что я ошиблась, что ты не чувствовал ничего, а только все по кругу думал, даст ли тебе Баумгартен эти гроши на бегство.
Трощейкин. Охота тебе мучить меня, Люба.
Любовь. Я не хочу тебя мучить. Я хочу поговорить хоть раз с тобой серьезно.
Трощейкин. Слава Богу, – а то ты как дитя относишься к опасности.
