Трощейкин. Увы, нет! Я бы достал, но я не умею обращаться. Боюсь даже тронуть. Поймите: я художник, я ничего не умею.
Барбошин. Узнаю в вас мою молодость. И я был таков – поэт, студент, мечтатель… Под каштанами Гейдельберга я любил амазонку… Но жизнь меня научила многому. Ладно. Не будем бередить прошлого. (Поет.) «Начнем, пожалуй…» Пойду, значит, ходить под вашими окнами, пока над вами будут витать Амур, Морфей и маленький Бром. Скажите, господин, у вас не найдется папироски?
Трощейкин. Я сам некурящий, но… где-то я видел… Люба, Ревшин утром забыл тут коробку. Где она? А, вот.
Барбошин. Это скрасит часы моего дозора. Только проведите меня черным ходом, через двор. Это корректнее.
Трощейкин. А, в таком случае пожалуйте сюда.
Барбошин (с глубоким поклоном к Любови). Кланяюсь еще всем непонятым…
Любовь. Хорошо, я передам.
Барбошин. Благодарю вас.
Уходит с Трощейкиным налево. Любовь несколько секунд одна. Трощейкин поспешно возвращается.
Трощейкин. Спички! Где спички! Ему нужны спички.
Любовь. Ради Бога, убери его скорей! Где он?
Трощейкин. Я его оставил на черной лестнице. Провожу его и сейчас вернусь. Не волнуйся. Спички!
Любовь. Да вот – перед твоим носом.
Трощейкин. Люба, не знаю, как ты, но я себя чувствую гораздо бодрее после этого разговора. Он, по-видимому, большой знаток своего дела и какой-то ужасно оригинальный и уютный. Правда?
Любовь. По-моему, он сумасшедший. Ну иди, иди.
Трощейкин. Я сейчас.
Трощейкин убегает налево.
Секунды три Любовь одна. Раздается звонок. Она сперва застывает, – и затем быстро уходит направо. Сцена пуста. В открытую дверь слышно, как говорит Мешаев Второй, – и вот он входит, с корзиной яблок, сопровождаемый Любовью. Его внешность явствует из последующих реплик.
Мешаев Второй. Так я, наверное, не ошибся? Здесь обитает госпожа Опаяшина?
Любовь. Да, это моя мать.
Мешаев Второй. А, очень приятно!
Любовь. Можете поставить сюда…
Мешаев Второй. Нет, зачем, – я просто на пол… Понимаете, какая штука: брат мне наказал явиться сюда, как только приеду. Он уже тут? Неужели я первый гость?
Любовь. Собственно, вас ждали днем, к чаю. Но это ничего. Я сейчас посмотрю, – мама, вероятно, еще не спит.
Мешаев Второй. Боже мой, значит, случилась путаница? Экая история! Простите… Я страшно смущен. Не будите ее, пожалуйста. Вот я принес яблочков, – и передайте ей, кроме того, мои извинения. А я уж пойду…
Любовь. Да нет, что вы, садитесь. Если она только не спит, она будет очень рада.
Входит Трощейкин и замирает.
Любовь. Алеша, это брат Осипа Михеевича.
Трощейкин. Брат? А, да, конечно. Пожалуйста.
Мешаев Второй. Мне так совестно… Я не имею чести лично знать госпожу Опаяшину. Но несколько дней тому назад я известил Осипа, что приеду сюда по делу, а он мне вчера в ответ: вали прямо с вокзала на именины, там, дескать, встретимся.
Любовь. Я сейчас ей скажу.
Любовь уходит.
Мешаев Второй. Так как я писал ему, что приеду с вечерним скорым, то из его ответа я, естественно, заключил, что прием у госпожи Опаяшиной именно вечером. Либо я переврал час прихода поезда, либо он прочел невнимательно – второе вероятнее. Весьма, весьма неудачно. А вы, значит, сын?
Трощейкин. Зять.
Мешаев Второй. А, супруг этой милой дамы. Так-так. Я вижу, вы удивлены моим с братом сходством.
Трощейкин. Ну, знаете, меня сегодня ничто не может удивить. У меня крупные неприятности…
Мешаев Второй. Да, все жалуются. Жили бы в деревне!
Трощейкин. Но, действительно, сходство любопытное.
Мешаев Второй. Сегодня совершенно случайно я встретил одного остряка, которого не видел с юности: он когда-то выразился в том смысле, что меня и брата играет один и тот же актер, но брата хорошо, а меня худо.
Трощейкин. Вы как будто лысее.
Мешаев Второй. Увы! Восковой кумпол, как говорится.
Трощейкин. Простите, что зеваю. Это чисто нервное.
Мешаев Второй. Городская жизнь, ничего не поделаешь. Вот я – безвыездно торчу в своей благословенной глуши – что ж, уже лет десять. Газет не читаю, развожу кур с мохрами, пропасть ребятишек, фруктовые деревья, жена – во! Приехал торговать трактор. Вы что, с моим братом хороши? Или только видели его у бель-мер?
Трощейкин. Да. У бель – парастите, па-пажалста…
Мешаев Второй. Ради Бога. Да… мы с ним не ахти как ладим. Я его давненько не видел, несколько лет, – и признаться, мы разлукой не очень тяготимся. Но раз решил приехать, – неудобно, знаете, – известил. Начинаю думать, что он просто хотел мне свинью подложить: этим ограничивается его понятие о скотоводстве.
Трощейкин. Да, это бывает… Я тоже мало смыслю…
Мешаев Второй. Насколько я понял из его письма, госпожа Опаяшина литераторша? Я, увы, не очень слежу за литературой!
Трощейкин. Ну, это литература такая, знаете… неуследимо бесследная. Ох-ха-а-а.
Мешаев Второй. И она, видимо, тоже рисует.
Трощейкин. Нет, нет. Это моя мастерская.
Мешаев Второй. А, значит, вы живописец! Интересно. Я сам немножко на зимнем досуге этим занимался. Да вот еще – оккультными науками развлекался одно время. Так это ваши картины… Позвольте взглянуть. (Надевает пенсне.)
Трощейкин. Сделайте одолжение. (Пауза.) Эта не окончена.
Мешаев Второй. Хорошо! Смелая кисть.
Трощейкин. Извините меня, я хочу в окно посмотреть.
Мешаев Второй (кладя пенсне обратно в футляр). Досадно. Неприятно. Вашу бель-мер из-за меня разбудят. В конце концов, она меня даже не знает. Проскакиваю под флагом брата.
Трощейкин. Смотрите, как забавно.
Мешаев Второй. Не понимаю. Луна, улица. Это скорее грустно.
Трощейкин. Видите, – ходит. От! Перешел. Опять. Очень успокоительное явление.
Мешаев Второй. Запоздалый гуляка. Тут, говорят, здорово пьют.
Входит Антонина Павловна и Любовь с подносом.
Антонина Павловна. Господи, как похож!
