Перевернувшись с живота на спину, он увидел израильтянина на карачках с выражением несусветного удивления на багровом лице. Вытаращенные глаза вот-вот должны были выпасть из орбит, а язык уже вывалился наружу… Кончик какого-то кинжала торчал из горла на уровне Адамова яблока, дрожавшего при каждом выбросе крови.
— Ба-бах!
— Ба-бах!
Эти два выстрела чуть не разорвали барабанные перепонки Томаша. Ему показалось, что он практически оглох. Только тут он заметил в дыму движение еще одной фигуры, находившейся за израильтянином. Приглядевшись к падающему человеку, португалец понял, что это Арпад Аркан. Президент фонда упал на пол животом вниз и лежал, как мешок. Продырявленный мешок: из двух отверстий на спине толстяка поднялись струйки дыма, как из кратера ожившего вулкана.
Бросив взгляд в сторону, португалец догадался, что стреляла Валентина — она продолжала держать пистолет дулом в их сторону. Если бы не боль, Томашу могло бы показаться, что все происходящее — тяжелый сон. И вновь возникший в нем из небытия Арпад Аркан, по-видимому, совсем недавно пришел в себя, вытащил из руки клинок, которым его ранили. Затем он осознал серьезность пожара в Святая святых и бросился к бронированной двери. Приблизившись, должно быть, увидел, как Гроссман истязает Томаша. Сориентировавшись в обстановке, глава фонда подкрался к мучителю и проткнул его шею любимым оружием сикариев. Жаль только, что в этом горящем бедламе он не заметил итальянку, а возможно, недооценил ее истинную роль в происходящем. В результате — пуля в спину.
— Спятила, что ли? — крикнул он с яростью итальянке, бросившись в Аркану. Даже голос сел от гнева. — Совсем крыша поехала?
— Стоять! Ни с места! — Валентина наставила на Томаша еще дымящийся пистолет.
Не обращая на нее внимания, португалец рассматривал вблизи лицо президента фонда. Глаза его были полузакрыты и, казалось, слегка остекленели. Этот «взгляд в бесконечность» оставил мало сомнений относительно будущего господина Аркана.
Томаш резко повернулся к инспектору Следственного комитета Италии.
— Вы хоть соображаете, что только что сделали?
Валентина, однако, смотрела с испугом не в его сторону, а на приближавшийся огонь. Языки пламени были уже метрах в пяти от их сектора и совсем скоро должны были охватить ближайшие к двери ряды стеллажей.
— Открывайте же дверь! — приказала она, стуча ладонью по броне, которая отделяла теперь их жизнь от смерти. — Сейчас не время разбираться, что да зачем! Подробности потом! Откройте, наконец, эту проклятую дверь!
Томаш подтащил тело Арпада Аркана к двери, обойдя сбоку труп главного инспектора полиции Израиля.
— Ага, захотелось выбраться отсюда?! Припекает?! — завопил он, стоя над несчастным главой фонда. — Тогда зачем убили единственного человека, знавшего пароль?! Что за идиотизм? Как же можно быть…?!
Итальянка ошалело смотрела то на Томаша, то на Аркана.
— Что вы хотите сказать этим? Я же думала, вы знаете код?!..
— «Думала, думала», — передразнил он, пылая от гнева и ярости. — Я тоже думаю, что знаю! По-ла-га-ю! А если окажется, что я ошибаюсь? Только он, — португалец показал на тело президента фонда, — точно, повторяю, точно знал пароль! А вы его застрелили! Браво! Настоящий снайпер! — он потряс головой от возмущения. — Ах, какая умница! Лучший следователь Италии и окрестностей!..
Валентине некогда было отвечать на все эти колкости. Она теперь понимала, что поторопилась и совершила ошибку, возможно, самую дорогую в своей жизни, но сделанного назад не воротить, а огонь подступает все ближе. Он уже перекинулся на последний перед дверью ряд стеллажей. У нее в распоряжении была одна минута, от силы — две, чтобы выбраться из пекла. Не больше. После чего пламя охватит и ту часть «Кодеш Ха-Кодашим», где она сейчас стояла.
— Открывайте же дверь! — заорала итальянка, теряя самообладание. — Немедленно откройте! Эту дверь!
Историк тоже бросил взгляд на приближавшееся пламя. Времени действительно было — кот наплакал.
— Я открою, но только если вы выбросите пистолет в огонь.
— Открывайте дверь!
— Вы слышали, что я сказал? — и показал рукой на подбирающийся огонь. — Бросьте пистолет туда, и я открою дверь! Без этого на мою помощь не рассчитывайте. Еще не хватало получить пулю в спину, когда дверь будет открыта!..
Валентина заглянула ему в лицо, пытаясь понять, серьезно ли он говорит, хотя после всего произошедшего за последние час-другой могла бы догадаться, что никакого доверия к ней у Томаша не осталось. Эх, из-за этого придурочного Аркана Арни Гроссман не смог выпытать у португальца пароль! В результате она теперь в полной зависимости от этого олуха!
— Va bene!
[60] — сдалась итальянка. Взяв пистолет за дуло, швырнула оружие в пекло. — Готово!
— Послушная девочка!
После этого инспектор взяла пробирку с генетическим материалом Иисуса, поцеловала ее и отправила сосуд в том же направлении.
— Adio, Signore!
[61]
— Что вы делаете, черт побери! Вы уничтожили ДНК Иисуса?! — воскликнул Томаш, оторопев от увиденного и, как говорится, не веря глазам своим. Впрочем, в его случае — глазу.
Валентина вздохнула.
— Если помните, в этом-то и состояла моя миссия. А теперь открывайте же эту проклятую дверь! И побыстрее!
Сознавая, что времени было в обрез — жар уже становился удушливым, через минуту же, а то и меньше огонь сожрет их всех: и правых, и виноватых — Томаш повернулся к двери и снял крышку с клавиатуры. Пробежал глазами по строкам стихотворения Гете на стекле иллюминатора двери:
— Аркан говорил, что кодовое слово для этого замка связано со стихом, выбранным им как девиз фонда, — бубнил он, скорее чтобы поддержать себя самого, чем поделиться своим знанием с итальянкой. — Он попросил приклеить этот отрывок к стеклу, чтобы он всегда напоминал ему о пароле. Когда он вводил его, чтобы открыть дверь с той стороны, я посчитал количество кликов. Их было шесть, — тут он посмотрел на Валентину. — Какое же слово из шести букв имеет отношение к этому четверостишию?
Инспектор с таким ужасом в глазах смотрела на лавину огня в каких-то двух метрах от них, что было непонятно, способна ли была она сейчас слышать хоть что-то, тем более литературоведческие экзерсисы.
— Скорее же, скорей!
— Goethe — автор этого стихотворения, шесть букв по-немецки, — ответил самому себе профессор, и нажал их одну за одной:
