По лицу главы фонда было видно, насколько его удивила реакция историка. Даже могучие брови задрожали.
— Как же так? Что значит «возможно ли»? Вы что имеете в виду?
Томаш не знал, с какого момента имело смысл начать объяснение. Попробовал найти поддержку у доктора Кошет, адресовав «немой вопрос», но та осталась равнодушной к его взгляду. Тогда он решил идти напрямик. Вероятно, это не лучшее время для неприятных откровений, но раз до сих пор никто не осмелился рассказать Арпаду Аркану всю правду без утайки, придется ему взять на себя эту неблагодарную миссию.
Он крепко, насколько мог при своей «безрукости», сжал ладонь президента, словно призывая его крепиться, и заглянул в глаза.
— Я, по-видимому, должен вам кое-что сказать, — предупредил он в профилактических целях. — Сказать нечто… неприятное. Даже не знаю, как начать…
Эта фраза прозвучала настолько серьезно, что у главы фонда даже глаза округлились от предчувствия чего-то страшного.
— Как? Что происходит? — он заерзал на своей каталке.
Томаш сглотнул слюну от важности момента, но решил, что, несмотря и вопреки, следует идти до конца. Таков его долг.
— «Проект Иешуа» больше невозможен, — он опустил глаза, чувствуя себя неловко от того, что именно ему довелось сообщить такую трагическую весть. — Мне очень жаль, но…
— Почему же? Что, собственно, произошло?
Историк набрал в грудь побольше воздуха, пытаясь приумножить запасы своей смелости. Ведь так неприятно ощущать, что своими словами ты вынужден разрушить мечту всей жизни своего собеседника.
— Помните пробирку с генетическим материалом Иисуса?
— Еще бы! Конечно! В ней, можно сказать, вся суть и соль данного проекта! Ведь это ДНК позволит нам клонировать Иисуса, вернуть его на землю нашу! — и, прищурив глаза, израильтянин добавил: — А почему вы вспомнили о ней?
Томаш хотел посмотреть в лицо Арпаду Аркану, но не отважился. То, что он собирался сказать дальше, должно было стать слишком тяжелым и даже жестоким ударом. Мелькнула идея, а не перенести ли продолжение этой беседы на потом, на послеоперационный период? Однако он тут же отбросил эту трусливую мыслишку: чему быть, того не миновать. Надо было идти до конца.
— Эта пробирка уничтожена.
В палате наступила тишина. Даже фельдшеры, до того обсуждавшие вполголоса какие-то свои вопросы, замолчали, затаив дыхание.
— Уничтожена? — переспросил президент фонда, не сознавая еще всей важности утраты. — Что значит «уничтожена»?
Профессор пожал плечами, изобразив безмерное отчаяние и бессилие что-либо поправить…
— Ее больше не существует в природе, — он поднял забинтованную левую руку и сдул с нее пыль. — Пуф! И все, Kaputt! Финиш! И даже пыли от нее не осталось, — развел он руками.
Пораженный известием Аркан смотрел на Томаша во все глаза, беззвучно открывая и закрывая рот. Он силился понять смысл только что услышанного.
— Генетический материал Иисуса был весь уничтожен? Разрушен? Но как? Как это произошло?
— Во всем виновата итальянка, — принялся объяснять профессор. — В самый последний момент, когда пламя уже было совсем близко, а я пытался открыть дверь, чтобы нам выбраться оттуда, она бросила пробирку в огонь.
— Что?
Историк снова опустил глаза.
— Мне очень жаль, что так случилось, — прошептал он. — Но я ничего не мог сделать. ДНК Иисуса утеряна, и «Проект Иешуа» закончен. Увы, но клонировать Мессию уже не получится.
В предоперационную снова вернулась тишина. Абсолютная. Напряжение ощущалось буквально физически. Слышалось только приглушенное дыхание присутствующих: и тех, что разговаривали, и тех, что ожидали конца этой встречи. Всем было интересно узнать, что же будет дальше.
Президент фонда аккуратно и едва заметно сдвинул набок свое грузное тело, повернул голову на подушке, глядя в потолок. Очевидно, собирался с мыслями после всего, что узнал. Томаш понимал, что присутствует при одном из самых трагических моментов в жизни этого человека. Он вдруг понял, что сам расчувствовался не в меру; вот и глаза, что называется, на мокром месте. Пришлось повернуться и сделать пару шагов в сторону от носилок.
— Профессор Норонья?!
Португалец остановился и оглянулся.
— Да, слушаю вас…
Аркан смотрел ему вслед с совершенно непроницаемым лицом.
— А знакома ли вам так называемая PCR Machine?
Томаш покачал головой.
— Понятия не имею.
Президент подозвал его жестом подойти к нему поближе: судя по всему, их разговор нельзя было считать закончившимся. Ему было чем еще поделиться с собеседником.
— PCR Machine — это установка для полимеразной цепной реакции, — сообщил Аркан таким тоном, как будто делился страшным секретом. — Вы, полагаю, никогда и не слышали о такой?
— PCR Machine? ПЦР? — португалец напряг память. — Нет, пожалуй, не доводилось слышать.
— О, это очень интересная и многообещающая технология. С ее помощью из небольшого количества ДНК можно сделать, прибегнув к ферментам, много копий, то есть достаточно поместить ДНК одной-единственной клетки в такую установку, чтобы произвести миллионы копий данного генетического материала.
— Надо же?! Интересно!.. — профессор сделал вид, что данная информация произвела на него большое впечатление. — Невероятно, какого уровня достигли современные технологии, да?
Президент фонда оценивающе взглянул на историка, стараясь понять, насколько тот искренен в своем утверждении, и продолжил:
— В истории с оссуариями из Тальпиота мы сумели извлечь из остатков кости Иисуса две клетки с практически целыми ядрами. Затем мы поместили их в установку ПЦР, приобретенную специально для наших лабораторий в Назарете. В результате мы получили миллионы идентичных клеток, которые поделили на три части. Одна из них была помещена как раз в хранилище в «Кодеш Ха-Кодашим» нашего Центра передовых молекулярных исследований. Как я понял, именно эта треть и была уничтожена. А две другие пробирки с генетическим материалом мы направили профессору Варфоломееву в Болгарию, в лабораторию Пловдивского университета, и по рекомендации профессора Хамманса — в Европейскую лабораторию молекулярной биологии в немецком Гейдельберге, — он замолчал на пару секунд, наблюдая за реакцией Томаша. — Вам понятно, о чем я говорю?
Изумленный от всего услышанного, португалец таращился восхищенно на тяжелобольного, покачивая головой и переваривая смысл неожиданной информации.
— Так вы говорите, что существуют еще две пробирки?
— Точно, существуют!
— С тем же генетическим материалом?
Лицо Арпада Аркана озарила добродушная, какая-то ребяческая улыбка, как случается в старом добром кино с хэппи-эндом, когда и говорить уже ничего не надо. Президент фонда и не стал говорить, а лишь подал знак рукой доктору Кошет: к анестезии готов. Хирург, не мешкая, открыла дверь в операционный отсек, а фельдшеры направили колеса носилок строго по указанному курсу.
