И тут он почувствовал, что сзади кто-то есть.
X
В отделе рукописей Codex Vaticanus снова оказался в центре внимания. Валентина Фэрро впилась в него взглядом с такой силой, будто древний манускрипт на столе читального зала был виноват в том, что она только что услышала.
— Нет оригиналов Нового Завета?
Томаш развел руками.
— Никто их не видел, — объяснил он и, надув щеки, выдохнул нечто вроде «нету». — Исчезли! Пропали во мраке веков!
— Вот как? — удивилась Валентина и махнула рукой в сторону Кодекса. — Нам остались только эти… эти копии?
И снова отрицательный ответ.
— И копий нет.
Итальянка наморщила лоб.
— Как — копий нет?
— Нет.
Итальянка положила руку на Codex Vaticanus.
— А что же тогда это? Призрак?
— Почти, — и Томаш почувствовал, что непроизвольно улыбнулся. — Послушайте, что я вам скажу: у нас нет ни оригиналов, ни соответствующих копий Нового Завета. На самом деле, у нас нет даже ни копий копий, ни копий копий копий… — Он со своей стороны положил руку на рукопись. — Первое Евангелие, дошедшее до нас, — от Марка. Оно было написано примерно в 70 году, то есть еще в I веке. А самый древний из манускриптов с текстом Нового Завета — Codex Vaticanus датируется серединой IV века! Значит, этот Кодекс лет на триста «моложе» оригинала Евангелия от Марка и является энной копией копии оригинальной рукописи сочинения, признаваемого теперь каноническим.
— О, Мадонна! — воскликнула итальянка. — Я даже и вообразить такого не могла!
Томаш откинулся на стуле, стараясь усесться поудобнее, но глаз с собеседницы не сводил.
— А все это, как вы понимаете, создает проблемы.
Валентина покачала головой, соглашаясь с ним; как-никак, она была сыщиком и понимала важность знакомства с первоисточником.
— Можем ли мы быть уверенными, что энная копия верна оригиналу?
— Это похоже на детскую игру «Испорченный телефон», — принялся он объяснять. — Уже в зрелом возрасте довелось мне рассказать одну историю моей подруге, та пересказала ее своей, вторая — третьей, а уж эта последняя доложила содержание мне. Как вы догадываетесь, пройдя через три фильтра, она весьма отличалась от первоначальной версии. А теперь представьте, что должно было случиться с текстом, который записывали-переписывали бесчисленное количество писарей, многие из которых были, вне всякого сомнения, малоквалифицированными любителями. Сколько изменений должен был претерпеть этот текст?
— Минимум, несколько.
Португалец обратился к открытой странице Ватиканского Кодекса.
— Вот почему так важна пометка на полях, сделанная писарем в адрес копииста, которую могла видеть Патрисия, — он показал на фразу рядом с текстом: «Дурак и невежда! Оставь в покое древний текст, не трогай его!». И все потому, что кто-то поменял phanerón на pherón. — Он бережно перевернул пару страниц: «И это не единственный такой случай в Codex Vaticanus. Вот взгляните, что написано в Евангелии от Иоанна». Он поискал в его тексте нужное место: «Иоанн, ссылка 17:15. Вот она. Тут Иисус умоляет Бога помочь человечеству». Текст был написан по-гречески, и Томаш стал переводить его с листа: «Не молю, чтобы… сохранил их от зла». Историк посмотрел вопросительно на Валентину: «Не молю, чтобы… сохранил их от зла? Иисус умолял Бога, чтобы зло продолжало обременять человечество? Как это возможно?»
Итальянка, в свою очередь, посмотрела на Томаша, но в ее взгляде читалась полная растерянность, так как она не знала, как расценивать эту фразу.
— Уж и не знаю… что думать.
Томаш постучал пальцем по пергаменту.
— Это ошибка переписчика! — воскликнул он. — Оригинальная фраза такова: «Не молю, что Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла». Копиист, переписывавший Ватиканский кодекс, просто-напросто пропустил случайно одну строчку, и получилось: «Не молю, чтобы сохранил их от зла». Эту разновидность ошибок называют periblepsis. Они случаются, когда две соседние строчки текста заканчиваются на те же слова или буквы. Переписчик запоминает строку, опускает глаза, чтобы ее записать, а когда опять возвращается к тексту оригинала, его глаза натыкаются на то же слово, но уже в следующей строке, а не в предыдущей. Таким образом, одна строка оказывается невольно выпавшей. — Он показал на рукопись. — А ведь мы говорим о Codex Vaticanus, считающийся одной из самых профессионально сделанных рукописей древности! Представляете, сколько ошибок должно быть во всей Библии, оригинальные тексты которой исчезли, а нам достались лишь копии копий копий копий…
— Да-да, я поняла — прервала его нетерпеливо инспектор. — Ну, и что с того? Насколько мне известно, одна ласточка погоды не делает?! Наличие той или иной ошибки не означает, что недействителен весь Новый Завет!..
Томаш бурно запротестовал.
— И это вы называете той или иной ошибкой? Вы представляете, сколько ошибок уже было обнаружено в более чем пяти тысячах древних рукописей Библии, дошедших до наших времен?
Итальянка лишь пожала плечами и потянулась за бутылочкой минеральной воды, которую ей поднес толстяк-полицейский.
— Знать не знаю, — сказала она, открывая пробку. — Сколько? Двадцать? Тридцать ошибок? И что дальше?
Отвернув пробку, поднесла бутылочку ко рту, вроде как не интересуясь ответом. Историк наклонился к ней поближе и, пока она пила, почти в ухо произнес:
— Четыреста тысяч.
Валентина поперхнулась и закашлялась. Струйка воды побежала по подбородку, и ей пришлось резко отвернуться от стола, чтобы не забрызгать Кодекс. Проведя тыльной стороной ладони по лицу, она взглянула на Томаша с недоверием.
— Четыреста тысяч ошибок в Библии? Вы шутите!..
Историк лишь покачал утвердительно головой.
— Четыреста тысяч, — повторил он. — На самом деле даже больше.
— Но… но… этого не может быть! В Библии четыреста тысяч ошибок? Какой абсурд!
— Правда, подавляющая их часть — это ошибочки, — успокоил Томаш. — Ляпы в написании слов, пропущенные строчки, то есть случайные вещи. — Он приподнял брови. — Но есть и другие ошибки, намеренно сделанные. Например, выдумки самих авторов Евангелий.
— Ну, это же глупость! — возразила инспектор. — Откуда вам знать, выдуман или не выдуман тот или иной пассаж Нового Завета? Вы что — там были, чтобы так говорить?
— Возможно, меня там и не было, но методы проверки истинности фактов есть не только у вас, следователей, но и у нас, историков.
— Это же какие такие методы? Вы о чем?
— Я говорю о методе исторического анализа, который зиждется на критериях текстуальной критики. — Томаш показал пятерню. — Пять критериев.
