— Патрисия? Умерла? — какое-то мгновение он стоял, открыв рот, пытаясь переварить эту новость. — Но… но… этого не может быть! Это абсурд какой-то! Как же это… Что же случилось?
— Ее убили.
Новый удар.
— Что?
— Этой ночью.
— Но… но…
— Здесь, в Ватикане.
Оглушенный этим известием, Томаш сделал несколько нетвердых шагов и буквально рухнул на здоровенный стул, стоявший у стола с картой Ватикана.
— Патрисия? Умерла? Здесь? — он говорил отрывисто, размеренно покачивая головой, как будто пытался понять какую-то совершенно бессмысленную вещь. — Но… но… Кто? Зачем? Как? А что случилось?
Итальянка подошла неспешно к нему и провела рукой по плечу, выражая сочувствие.
— Теперь вы понимаете, почему я здесь, — сказала она. — Да и вы тоже.
— Я?
Валентина кашлянула, как случается, когда нужно обдумать вопрос.
— Знаете, при расследовании убийства человека, как правило, находится ключевая для установления истины фигура, — сказала она. — Это последний человек, с кем жертва встречалась или хотя бы разговаривала.
Томаш был все еще настолько ошарашен, что почти не реагировал на слова.
— Что-что?
— Дело в том, что мы получили распечатку разговоров, которые вела профессор Эскалона по мобильнику за два часа до смерти, — продолжала размеренно Валентина. — Догадайтесь, кто был последним ее собеседником?
Но как же могло такое случиться, что Патрисию убили? — этот вопрос безостановочно вертелся в голове Томаша. Это известие было настолько трудно воспринять, что он едва ли слышал, что ему говорили.
— Что-что?
Валентина глубоко вздохнула.
— Вы.
III
Холодком встретил Дублин одинокого пассажира, спускавшегося из только что приземлившегося роскошного самолетика Cessna Citation X. Был уже третий час ночи, и аэропорт должен был вот-вот закрыться на пару часов, так как этот рейс был последним за истекшую смену, а первый нового дня ожидался только в шесть.
У пассажира была с собой только ручная кладь — чиновничий кейс из черной кожи, который даже никто не досматривал, так как взлетал он с маленького аэродрома на специально зафрахтованном для него двухмоторном самолете-малютке. Незнакомец шел к выходу, ориентируясь по указателям, и был крайне недоволен, пробурчав что-то, когда его направили к таможне; он ведь перемещался в воздушном пространстве Евросоюза, и не было необходимости, полагал он, предъявлять документы. Впрочем, расстраиваться было ни к чему, так как ирландский таможенник лишь бросил сонный и безразличный взгляд на его паспорт.
— Прибыли откуда? — спросил он явно из любопытства, а не по служебной инструкции.
— Из Рима.
Ирландец, очевидно практикующий католик, меланхолично вздохнул, как человек, для которого поездка в Рим оставалась голубой мечтой. Он, наверное, завидовал только что прибывшему пассажиру, что совсем не помешало ему обозначить приветливую улыбку и показать жестом на выход.
В фойе терминала пассажир включил мобильник. Музыкальный сигнал дал понять, что аппарат ожил. Он набрал код доступа, и телефон принялся искать сеть. Процесс занял минуты две с лишним, и он, не теряя времени, снял деньги в банкомате, а мобильник между тем пристроился в какую-то ирландскую сеть, которая автоматически выдала серию добрых пожеланий и сообщила ему цены на roaming.
Не обратив внимания на эту бесполезную информацию, приезжий набрал по памяти международный номер и подождал ответа. Через два гудка ответили.
— Ты уже на месте, Сикариус?
Пассажир вышел из двери аэропорта и почувствовал неласковость атлантической ночи, хлеставшей его холодным ветром, нагло приникая к телу.
— Да, шеф — подтвердил он. — Приземлились пару минут тому.
— Полет прошел нормально?
— Чудесно. Спал, как младенец.
— Тебе бы надо отдохнуть. Я только что забронировал тебе номер в «Рэдиссоне» — там же, в аэропорту, и…
— Нет, я поеду дальше.
На другом конце невидимой линии наступила пауза, и Сикариус расслышал тяжелое дыхание шефа.
— Ты уверен? Работа в Риме сделана безукоризненно, но не хочу, чтобы ты шел на неоправданный риск. Дело ответственное, и ошибки тут недопустимы. Может, лучше было бы отдохнуть.
— Не хотел бы терять времени, — сказал твердо новоприбывший. — Ночью всегда спокойнее. Опять же, чем молниеноснее будет операция, тем меньше времени останется у противника на ответ.
Его телефонный собеседник вздохнул, побежденный, но не убежденный.
— Ну, ладно, — согласился он. — Раз ты так считаешь… — было слышно, как он зашелестел бумагами. — Я поговорю с одним человеком и перезвоню тебе.
— Я буду ждать, шеф.
И снова наступила пауза на другом конце.
— Будь осторожен.
И отключился.
IV
На полу под белой простыней лежало тело, видны были только ноги: одна — босая, вторая — в женской туфле со сломанным каблуком. Несколько человек, кто на корточках, с лупами, кто, нагнувшись, но все в белых перчатках, изучали пятна крови на полу, стараясь обнаружить хоть какую-то дополнительную информацию, что могла бы помочь представить, как и что здесь происходило. Особенно их интересовали такие улики, как волосы, капельки крови или отпечатки пальцев, которые могли бы иметь отношение к убийце.
Валентина присела на корточки рядом с телом и, обернувшись назад, посмотрела на подходившего с нескрываемым страхом Томаша.
— Вы готовы?
Историк сглотнул слюну и утвердительно кивнул. Инспектор Следственного комитета взяла уголок простыни и легким движением приоткрыла часть тела. Голова. Томаш узнал Патрисию, лицо которой уже покрывала мертвенная бледность, остекленевшие глаза навсегда замерли в состоянии ужаса, приоткрытые губы с языком, запавшим внутрь, и на шее плотное пятно засохшей темной крови.
— О, Господи! — воскликнул Томаш и, прикрыв рот ладонью, смотрел со страхом на труп испанской коллеги. — Ее… ее задушили?
Валентина кивнула головой и показала на пятно на шее.
— Правильнее было бы сказать — обезглавили, — поправила она историка. — Видите, зарезали, как ягненка? — Она едва не дотронулась пальцами до резаной раны на коже. — Взяли нож и…
— Бедняга! Какой ужас! Как же так можно? — он отвел взгляд, не желая больше смотреть туда. Казалось, смерть лишила его подругу всякого достоинства. — Кто же мог такое сделать?
Итальянка прикрыла лицо жертвы и медленно встала, не сводя глаз с историка.
