— Вы еще не поняли, дорогая подруга, каково самое последнее следствие того, что Иисус был иудеем?
— Иудеем, основавшим христианское учение!
— Нет-нет! — возразил ученый чуть нетерпеливо. — Христос не был христианином.
XXXVI
Ночь опустилась на Иерусалим. Пользуясь наступившей темнотой, Сикариус приблизился, соблюдая присущую ему осторожность, к окну и заглянул внутрь. Увидел трех человек, беседующих на диване, и стал приглядываться к их лицам. Одно из них было женским, а вот второе оказалось очень похожим на то, что он видел на фотографии, присланной шефом по электронной почте.
— Томаш Норонья, — прошептал он.
Вот она — цель.
Убедившись, что историк никак не может помешать его дальнейшим действиям, Сикариус скрылся в темноте. Сначала он пересек улицу, прошел мимо узкой лесенки, что вела в уже закрытую библиотеку, и попал в жилую зону «American Colony».
— Пятнадцать, — шепнул он сам себе. — Номер пятнадцатый.
В потемках стал искать дверь в комнату Томаша. Узнать, в каком номере тот жил, было несложно: вечерком он тихо присел в незаметном уголке так, чтобы видеть стойку администратора, и вскоре зафиксировал, ключ с каким номером был выдан его «клиенту». С номером пятнадцать.
Передвигаясь во мраке, Сикариус тем не менее разглядел дверь с тринадцатым, затем с четырнадцатым номерами. И вот он — пятнадцатый. На всякой случай посмотрел во все стороны — нет ли слежки. Быстро вытащил из кармана дубликат ключа от номера, украденного в комнате горничных, куда он пошел прямо из холла, и вставил его в замок. Тихий щелчок, и дверь открылась.
Не теряя времени, Сикариус вошел, закрыл дверь и включил фонарик. Луч света пробежал по комнате, заглядывая во все углы. В этом отеле он был впервые и удивился, какие же просторные номера в «American Colony».
Он прошелся по комнате, заглянул в туалет, шкаф, на террасу и даже в маленький холодильник. Ему надо было выбрать, где укрыться. «Что лучше?» — заметался луч фонарика, как будто он решал, а не его хозяин.
— Проклятие! Чуть не забыл! — пробурчал он себе под нос.
Подошел к кровати — широкой, с одеялом, сложенным у ног, с пышными подушками, придававшими ей помпезный вид. Из кармана брюк он вытащил сложенный пополам лист бумаги, раскрыл его и проверил запись, посветив на нее фонариком: «Тот ли листок взял?»
Нет, не ошибся.
Он сделал пару шагов к прикроватной тумбочке и подсунул листок под стоявший на ней ночник. Отступил назад и оценил сделанное — хорошо, однако. Лучше заранее все спокойно подготовить, чем потом шарахаться. Кто знает, как все сложится? А так послание уже на месте.
Опять посветил себе на руку, в которой была еще одна бумага — с инструкциями, присланными шефом по почте. Не хотелось допускать ошибок. Следовало все тщательно сверить.
Вернулся в центр комнаты и снова стал играть со светом, пытаясь понять, где, черт возьми, лучше всего спрятаться? Там? Здесь? Или?
— Я понял!
Он придумал, где самое удобное местечко! Спасибо тебе, Господи, вразумил! Какой сюрприз ждет господина Норонью, когда он войдет в свой номер! Ах, скорей бы уже этот момент настал! Вне всякого сомнения, это укрытие — самое… самое…
Совершенное.
XXXVII
Валентина гневно тыкала пальчиком в сторону Томаша и вся дрожала от негодования, как жертва на судебном процессе при виде своего мучителя.
— Знаете, — взревела она, — знаете, кто вы такой?! Вы — антихрист!
Историк рассмеялся.
— Кто? Я?
— Да! Антихрист! — Она возвела очи долу, словно требуя срочной связи со Всевышним. — Dio mio, зачем ты послал мне это несносное создание? За что мне такое жестокое испытание? Этот человек… этот еретик… этот дьявол взялся за разрушение всего того, чему меня научили! А теперь вдруг выясняется, что и Христос не был христианином! — Продолжая смотреть вверх, она указала театральным жестом на своего собеседника. — Отче, убери от меня чашу сию!
Несмотря на весь этот мелодраматический антураж, она, похоже, говорила вполне серьезно. Еще не зная, как следовало бы прореагировать на эту репризу, Томаш не удержался от короткого смешка; ему даже показалось, что разумнее всего отнестись к этому протесту с юмором.
— Если хотите, я могу и помолчать.
— Аллилуйя! — возликовала итальянка, вознеся руки к небу. — Аллилуйя! Действительно, будет лучше, — она бросила на него быстрый взгляд, — если вы замолчите! Уф, это уже невозможно слушать!
Арни Гроссман решительно заворочался в своем углу.
— Погодите! Это неправильно! — вмешался он, выступая в роли адвоката, собирающегося обжаловать решение. — Мне все-таки нужно знать, почему сикарии решили вдруг указывать на подделки в Новом Завете. Это может оказаться ключевым пунктом для разоблачения тех, кто стоит за этими убийствами…
Томаш смотрел выжидательно то на одного, то на другого собеседника.
— Ну, так что? Я продолжаю или умолкаю? Решайте!
Валентина вздохнула и обреченно махнула рукой.
— Говорите, что уж…
Историк собрался с мыслями и двинулся по наикратчайшему и лучшему, на его взгляд, пути.
— Итак, хотелось бы, чтобы вы уяснили, что Иисус был стопроцентным иудеем.
— Только в быту! — не удержалась Валентина. — А в этику и теологию он привнес много нового, создав, признаете вы это или нет, основу христианской религии.
— А примеры этого «нового»? Вот скажите, какова центральная идея христовой веры? — пристально посмотрел он на итальянку.
— Возлюби ближнего своего.
Он повернулся к Арни Гроссману.
— А какова основополагающая идея веры иудейской, на чем зиждется ваша религия?
— Несомненно, на Шиме, — тотчас отозвался израильтянин и для примера, прикрыв глаза правой рукой, стал читать молитву, которую он возносил Господу каждую субботу в синагоге или у Стены плача. — «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть; и люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим и всею душою твоею и всеми силами твоими!»
Пока Гроссман творил молитву, Томаш искал в Библии нужный ему фрагмент.
— Шима появляется во Второзаконии, в стихе 6:4, — уточнил он. — Но сейчас я процитирую вам Евангелие от Марка, 12:28–30: «Один из книжников, слыша их прения и видя, что Иисус хорошо им отвечал, подошел и спросил Его: какая первая из всех заповедей? Иисус отвечал ему: первая из всех заповедей: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею». О чем же это говорит? — постучал историк указательным пальцем по строкам цитаты. — Что для Иисуса центральной идеей веры является вовсе не любовь к ближнему, а иудейская Шима, любовь к Богу и вера в однобожие. Вот на чем зиждется вера Иисусова. И эта вера на сто процентов — иудейская!
