Даже в полумраке было видно, что ответа у Валентины нет.
— Откуда я знаю…
— В Евангелии от Иоанна мы можем найти объяснение в стихе 1:29, где описывается встреча Иоанна Крестителя и Иисуса: «На другой день видит Иоанн идущего к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира», — историк посмотрел пристально на собеседницу. — Вы поняли?
— Хм… Нет.
Томаш глубоко вздохнул, почти расстроившись: после такого подробного изложения оставалось только сделать логическое заключение.
— Первосвященник приносил в жертву на Йом Киппур ягненка во искупление всех грехов как своих, так и народа, и во имя всеобщего спасения. Иисус умер на еврейскую Пасху, когда и приносится жертвенный Агнец, который берет на Себя грех мира.
Инспектор от удивления застыла с разинутым ртом.
— Теперь все ясно!
— Евангелисты убеждают нас, что Иисус был Агнцем Божиим! Своей смертью он искупил грехи человечества, как жертвенный агнец это делает с грехами евреев. И только в этом смысле, подчеркиваю, его смерть означает наше всеобщее спасение. Подобная интерпретация смерти во спасение возможна только в контексте иудейской веры. Необходимо знать, что такое Йом Киппур, Песах и иудейская религия, чтобы понять, исходя из каких соображений его последователи, а все они евреи, толковали его уход как акт спасения.
— Вот все и прояснилось! — воскликнула итальянка и тут же осеклась. — А завеса в Святая Святых? Она откуда взялась в этой истории?
— Это еще одна важнейшая богословская ссылка, понятная все в тех же рамках иудейской религии. Завеса, как известно, отделяла Святая Святых от остальной части храма, то есть отделила Господа от чад Его. На прощение же Его можно было рассчитывать только после того, как на Йом Киппур первосвященник откинет завесу и войдет внутрь для жертвоприношения ягненка. Но, умерев на Пасху, когда приносится в жертву агнец, Иисус стал Агнцем Божиим. Когда Марк сообщает, что завеса в храме разодралась, как только из Иисуса вышел дух, он утверждает, что тем самым перестала существовать преграда между Господом и Его чадами. Таким образом, Бог становится доступным всегда, а не только в момент жертвоприношения в храме на Йом Киппур. Смерть Иисуса принесла искупление для всего человечества.
До номеров оставалось метров десять. Они двинулись к ним, но у Валентины еще оставались вопросы.
— А завеса действительно разодралась?
Томаш засмеялся.
— Конечно же, нет. Во всяком случае доказательств тому нет. Это чистой воды теология. Евангелисты пытаются извлечь иудейский смысл из неожиданной смерти человека, называвшего себя Мессией. Обращаю еще раз внимание на то, что смерть Иисуса может быть понята исключительно в иудейском контексте. И именно ее интерпретация, сделанная последователями Иисуса, обозначила первую линию водораздела между иудаизмом и христианством. Вот почему я сказал, что жизнь и поучения Иисуса не стали основой христианства. Вероятнее, ему никогда даже в голову не приходило создавать новую религию. Он был, повторяю, иудеем до мозга костей.
— Из чего следует, — подвела итог итальянка, — что христианство не зиждется на жизни и учении Иисуса.
— Так точно. Только на его смерти.
Они подошли к двери номера Валентины. Она вытащила из сумки пластиковую карточку, заменявшую «старорежимный» ключ, и вставила ее в замок. Дверь открылась, но, прежде чем войти, итальянка оглянулась.
— Все это на самом деле очень интересно. Но надо быстренько привести себя в порядок. Так что встретимся через пятнадцать минут в ресторане, ладно?
— Да. Наш израильский товарищ уже ждет в «The Arabesque».
— Тогда пока!
Томаш, однако, придержал рукой дверь и лукаво проворковал.
— И вы даже не приглашаете меня зайти на минутку?
Валентина дернула легонько дверь к себе, но, прежде чем закрыть ее, съехидничала.
— Вы заглядываете в мою комнату? Как вы посмели — это же Святая Святых. А это, — она погладила дверь, — завеса. Насколько я понимаю, первосвященником вы, — ткнула она пальцем португальца в грудь, — не являетесь, правда? Так что держите себя в руках!
Томаш изобразил обиженного щенка и повернулся, чтобы идти к себе, но не удержался от еще одной просьбы.
— Наденьте что-нибудь красивое. И sexy…
Итальянка с выражением оскорбленной невинности произнесла:
— Вот дурачок!
И хлопнула дверью.
XXXIX
В номере было темно, и Томаш, едва дверь закрылась, попытался на ощупь найти выключатель. Нашел, раздался щелчок, но свет не зажегся.
— Черт! — вырвалось у него. Надо же, забыл вставить пластиковую карту-ключ в спецотверстие, чтобы дать энергию и в это Царствие тьмы. Вставил и… был ему свет!
И был перед ним мужчина.
Он инстинктивно отпрыгнул на шаг, стукнувшись о дверь, и только в этот миг понял, что это же — он сам! В зеркале напротив двери! Вот же его родное лицо! Уфф!.. Сердце, однако, стучало, как у зайца. — Так можно и в штаны наложить! — он снова посмотрел в зеркало и рассмеялся, вспомнив, как бился о дверь, аки загнанный зверек. Просто агнец какой-то. — Ни к черту нервы стали!..
Расправил плечи и пошел в туалет помочиться. Свет включать не стал, так как казалось, что освещения в комнате вполне хватит и на унитаз. Ошибся. В туалете не было видно ни зги, но возвращаться назад не хотелось, да и оттягивать это дело уже было невмочь — пришлось действовать на ощупь.
Попытался угадать, где центр, и по тому, как бурно зажурчали встретившиеся воды, понял, что «попал в яблочко». Закончив, нажал на слив и нащупал раковину, чтобы умыться. Открыв кран, подставил руки под прохладную воду: блаженство.
И, секунду спустя, почувствовал за спиной чье-то присутствие.
— В чем дело? — громко спросил, резко обернувшись. — Кто там?
Ответа не последовало.
Снова сердце готово было выскочить из груди. Томаш бросился к выключателю и, наконец, зажег свет в туалете. Там не было никого.
Историк глубоко вздохнул.
— Черт возьми, что же происходит?! — прошептал, испытывая одновременно и раздражение, и облегчение. — Детство возвращается, не иначе. Нервишки на этом деле совсем расшалились!.. — Он потряс головой, сбрасывая напряжение.
Зайдя в комнату, он решил быстро выбрать, в чем пойдет на ужин. Открыл решительно шкаф. Внутри было темновато, но разобрать, что висит на вешалке, было несложно. Из трех предметов Томаш выбрал темно-синий блейзер.
Хотелось произвести впечатление на Валентину, и этот пиджачок должен подчеркнуть его средиземноморский шарм. А если добавить к нему еще и темно-зеленый галстук? Барышня не сможет устоять однозначно. Понятно, что пора завязывать с жесткой критикой Нового Завета. Для правоверной католички, как она, это — достаточно суровое испытание. Но, с другой стороны, что он должен был делать? Лгать? Золотить пилюли? Дипломатом ему быть никогда не хотелось, и он всегда полагал, что правду лучше всего воспринимать, как и женщину, — голой. И, чем не обработанней она, тем лучше.
