— Видите ли, ваш беспорядок — это сказка по сравнению с моим случаем. Поверьте, это было бы сомнительное удовольствие! — возразил Гроссман, в котором смущение боролось со смехом.
Валентина не ответила — она помогала португальцу подняться. Сделал он это с явным затруднением. По-прежнему завернутая в полотенце итальянка убедилась, что раненый окончательно пришел в себя, взяла свой пистолет с кровати и решительно направилась к выходу, бросив на прощание:
— Я к себе! Пора привести себя в порядок.
Она вышла, скрипнув изуродованной дверью, и Томаш остался с двумя израильскими полицейскими — Гроссманом и его помощником в форме, который не спускал глаз с балкона.
— Что вы предприняли для поимки этого гада?
Инспектор махнул рукой в сторону окна.
— Огородили весь квартал и прочесываем местность. Но, честно говоря, я не думаю, что он даст себя поймать так легко. Времени, чтобы сбежать, у него было более чем достаточно, и сейчас он, скорее всего, на другом конце города или уже в Рамалле, Вифлееме или Тель-Авиве.
— Согласен.
Гроссман показал пальцем на рану на шее.
— Вы были с ним в близком контакте, судя по результатам. Что это за субъект?
— Роста он чуть ниже, чем я, вот примерно на столько. — Томаш показал ладонь, пригнув большой палец. — Невероятно ловкий, худой. С прекрасной военной подготовкой — скрутил меня в момент. Я и пальцем пошевелить едва мог. Руки у него просто клещи.
— А черты лица?
— Его я почти не видел. Он захватил меня врасплох, сразу положил лицом в пол, так что я могу сказать только, что одет он во все черное, пострижен наголо, как новобранец. А в целом жуткий тип. — Томаш даже вздрогнул.
— Он говорил с вами?
— Называл меня агнцем и сообщил, что я был ему дан для жертвоприношения во имя искупления, — на какой-то миг португалец задумался, вспоминая недавние события. — Был еще любопытный момент. У него ритуальная шпага — такой кривой клинок. Он сказал, что еще его далекие предки пользовали это оружие для жертвоприношений на Йом Киппур и в битвах с легионерами-язычниками.
— Легионерами-язычниками? — удивился инспектор. — Это прямое указание на грандиозное восстание, случившееся две тысячи лет тому. В результате его Иерусалим был разрушен, а евреи изгнаны из Святой Земли.
— Именно так. А знаете, какая из иудейских группировок была самой активной в тех событиях? Знаете?
Гроссман прищурил глаза.
— Сикарии.
В комнате стало тихо: оба задумались над возможными последствиями только что сделанного вывода. Пауза была прервана прибытием двух мужчин в белых халатах с носилками. Они даже запыхались, торопясь выполнить свою миссию.
— Где покойник? — спросили они перво-наперво.
Гроссман улыбнулся и показал на Томаша.
— Вот он. Не удивляйтесь: во-первых, мы в Иерусалиме, а во-вторых, он добрый христианин, вот и воскрес!
Гости, как показалось, даже расстроились от того, что напрасно так спешили, но, присмотревшись к потенциальному покойнику, увидели раны на шее и руке и сразу оживились. Все-таки визит имел смысл.
— Это надо тщательно осмотреть, — заявил один из «белохалатников», по-видимому, главный. — Мы отвезем раненого в больницу. Пойдемте с нами!
Он взял Томаша за руку, но тот решительно выдернул ее.
— Не спешите! Минуточку!
— Куда вы пошли? Скорая ждет у отеля, — удивился один из медиков.
Историк же направился к тумбочке у изголовья и взял лист бумаги, лежавший под ночником. Взглянув на него, он подошел ближе к Арни Гроссману.
— Головорез оставил нам следующее послание.
Израильтянин взял листок и прочитал шараду, начертанную черными чернилами.
— «Veritatem dies aperit»? — он с недоумением взглянул на собеседника. — Что это, черт возьми, значит?
— Это латынь.
— Об этом я догадался! А как это переводится?
Доктора опять взяли Томаша за локоток и повели к двери. На сей раз он не оказал сопротивления. Но прежде чем выпасть из поля зрения Гроссмана, который ждал ответа, сказал философски:
— Истину выявляет время.
XLI
Ha экране телевизора актеры мастерски изображали вечную мелодраму с бразильским акцентом: местный израильский канал показывал очередной бразильский сериал. И Томаш, лежа на койке больницы «Bikur Holim» со щедро перебинтованными шеей и рукой, не без интереса следил за диалогом тропических красавиц на пляже Ипанемы
[49]. Титры на иврите нисколько этому не мешали.
Сеанс «бразилотерапии» был прерван визитом Валентины и Гроссмана.
— Как себя чувствует наш ягненок? К закланию готов ли? — пошутила первым делом итальянка.
Достойный ответ не заставил себя долго ждать.
— Может, и ягненок, но в ощипанном виде был не я, а вы, — намекнул португалец на недавнюю сцену в номере отеля.
Валентина сделала вид, что надула губки.
— Ну, вот! Уже и пошутить нельзя.
Господин инспектор израильской полиции только понимающе хмыкнул и перешел к делу.
— Как я и предполагал, поймать разбойника не удалось. Прочесали весь квартал, но ни следа не оставил, — он заглянул по обыкновению в свой блокнот. — Удалось установить, откуда был сделан анонимный звонок, предупреждавший об опасности. Увы, из уличной кабины, — он сунул руку в карман и вытащил листок — тот самый, что был оставлен под ночником в номере. — Все, что у нас есть, — это загадка.
Он передал ее Томашу.
— Хотите, чтобы я расшифровал?
Гроссман изобразил улыбку.
— Это по вашей специальности, насколько мне говорили.
Историк глубоко вздохнул и устремил взгляд на странную картинку.
— Прежде всего отметим, что эта шарада отличается от найденных в Ватикане, Дублине и Пловдиве.
— А чем отличается? — спросила Валентина, выучившая содержание предыдущих назубок.
Томаш ткнул палец в надпись на латыни.
— Это цитата из Сенеки. Она отсылает нас к Истине.
— Это как?
— Другие загадки, как вы помните, указывали не на Истину, а на различные фальсификации и переделки Нового Завета на разных этапах истории.
