Сикариус вытащил из кармана ручку и блокнот и стал записывать информацию.
— Чес… тер Би… — и запнулся. — Как пишется второе слово, по буквам?
«B… E… A… T… T… Y», — продиктовал шеф. — «Beatty».
— Библиотека, — добавил Сикариус, спрятав блокнот и взглянув на часы, которые еще в полете перевел на местное время, — на час меньше, чем в Риме. — Здесь сейчас половина третьего ночи. И этот тип в библиотеке?
— Любители истории — они такие…
Сикариус издал глухой смешок и направился, покинув темный уголок, к очереди такси метрах в двухстах.
— Надо же, мне выпадают только библиотечные крысы, — заметил он. — А нет ли там поблизости еще какого-нибудь объекта?
— Еще? Зачем?
— Не хотелось бы называть таксисту «Chester Beatty Library». Завтра, когда начнется шумиха, ни к чему, чтобы он сразу же вспомнил, что вез именно туда одного клиента да еще в такое время…
— Ты прав, уже смотрю, — он замолчал, и слышно было лишь шуршание бумаг. — Тут у меня план города под рукой и… Вот, смотри, Дублинский замок. Библиотека совсем рядом.
Сикариус записал.
— А что еще там близко?
— Послушай, — в голосе собеседника чувствовалось некоторое раздражение. — Я не думал, что ты сразу возьмешься за дело, и не подготовил варианты. Придумай там сам что-нибудь, но без ненужного риска, понял?
— Спокойно, шеф.
— Тебя не должны поймать. А если это случится, ты знаешь, что должен сделать.
— Не волнуйтесь.
— Удачи!
Сикариус убрал телефон в карман и остановился перед очередью такси. Впрочем, назвать это очередью можно было только по привычке — там были всего две машины. Их водители, похоже, спали, уронив голову на руль; окна были закрыты, чтобы уберечься от холода. Пришлось постучать по стеклу переднего автомобиля, и таксист проснулся в некотором испуге. Смотрел ошарашенно на клиента, отгоняя сон, но через мгновение взгляд его стал осмысленным, и он пригласил в машину.
— Садитесь!
Пассажир уселся сзади у окошка, положив портфель из черной кожи себе на колени.
— К Дублинскому замку.
Такси тронулось с места, тихо скользя по дороге из аэропорта в город. Улицы были пустынны, а ночная дымка превращала каждый фонарь освещения в локальное солнце в желтоватом ореоле.
Отточенными до автоматизма движениями Сикариус открыл кейс и принялся рассматривать лежавший в нем драгоценный предмет: кинжал исторгал хрустальный блеск. Присмотревшись к металлу, Сикариус не обнаружил ни малейшего следа крови; чистка была безупречной. Он любовался блестящим оружием, как влюбленный, наблюдающий за предметом своего обожания; волнистое, острейшее лезвие было настоящим произведением искусства, доказывая, что его тысячелетние предки умели милостью Божией работать с металлом, добиваясь совершенства.
Он сунул руку в кейс и взял сику
[18]; оружие оказалось на удивление тяжелым. Провел пальцем по лезвию и почувствовал, насколько оно заточено; возможно, оно даже способно разделить лист бумаги, как какой-нибудь нежный бифштекс. Лезвие переливалось, как чистейшей воды бриллиант, отражая проникавшие в машину лучи света. Жестом ласкового папаши, кладущего в кроватку любимое чадо, Сикариус осторожно вернул сику на ее место. Знал, что недолго этой реликвии оставаться без дела.
Она жаждала крови.
VI
Обескураженное лицо Валентины Фэрро стало для Томаша своего рода предупреждающим сигналом: скорее всего госпожа инспектор не в восторге от открытия, что в Библии не счесть ошибок. Она замкнулась, и между ними сразу возник барьер отчуждения. Португалец сознавал, что, если и существуют весьма деликатные темы, то религиозные убеждения, несомненно, относятся к таковым, и не стоило, пусть даже и во имя правды, ранить чью-либо чувствительность, тем более оскорблять.
Чтобы сгладить ситуацию, он бросил взгляд на часы и чуть театрально изобразил удивление.
— Надо же, как поздно-то! — воскликнул Томаш. — Пора мне возвращаться в Форум Траяна. Реставрационные работы заканчиваются с рассветом, и профессор Понтиверди рассчитывает на меня.
Валентина сделала недовольную мину.
— Без моего разрешения вы никуда не пойдете, — сказала она, как отрезала.
— Это почему же? Разве я вам еще нужен?
Инспектор перевела взгляд на лежащее на полу тело под простыней.
— Мне надо раскрыть преступление, а ваши таланты могут мне пригодиться.
— А что еще вы хотели бы узнать?
— Я хотела бы разобраться в том, что исследовала жертва и какое отношение это могло бы иметь к убийству. Здесь, возможно, путь к разгадке.
Томаш недоверчиво покачал головой.
— Но я ничего не говорил про отношение!..
— А я говорю.
Историк не скрыл своего изумления. Его взгляд метнулся от трупа к инспектору.
— Что? — удивился он. — Вы считаете, что Патрисию убили из-за исследования, которым она занималась? С чего вы взяли?
Лицо Валентины снова стало непроницаемым.
— Есть у меня кое-какие соображения, — прошептала она загадочно и положила руку на Codex Vaticanus, переводя разговор на тему, которую считала ключевой. — Объясните-ка мне эту чушь про ошибки в Библии, которые она искала в этой рукописи.
Томаш не знал, что делать. Стоило ли вступать на этот неведомо куда ведущий путь? Инстинктивно чувствовал: нет, не стоило, ведь придется говорить вещи, которые любому верующему могут показаться оскорбительными. Он совсем не был уверен в разумности такого подхода: у каждого человека есть какие-то свои убеждения, и кто он такой, чтобы тревожить чью-либо душу?
Однако следовало принимать во внимание и другую сторону этой проблемы. Его подруга была убита, и, в конце концов, если следователю, ведущему дело, нужны его знания и умения, которые могут помочь в расследовании, с какой стати отказывать ему в этом? А кроме того, нельзя забывать о такой мелочи, как то, что он сам был под подозрением. И понимал, что отказ от сотрудничества со следствием может создать массу проблем.
Глубоко вздохнул, закрыв на мгновение глаза, как парашютист перед прыжком в бездну, и сделал решительный шаг вперед.
— Очень хорошо, — согласился он. — Только позвольте мне прежде кое-что выяснить.
— Все, что угодно.
Зеленые глаза Томаша встретились с небесной голубизной очей Валентины, как будто он желал добраться до самой их сердцевины и понять, что же придавало им столько жизни.
