Кулак Томаша, ставший после больницы тяжелым, словно в руку вложили кастет, произвел невероятный эффект, попав точно в нос Сикариуса. Боец упал навзничь, как подкошенный, схватившись руками за лицо и катаясь по полу от боли. Его жуткий вопль должен был достичь небес. Несмотря на это, он нашел в себе силы встать и, шатаясь и не открывая глаз, двинуться в сторону португальца.
— Конец тебе, сука!
Еще мгновение назад португалец собирался бежать стремглав оттуда, оставив противника мучиться на полу, но он, словно голливудский терминатор, опять был на ногах! Болевой шок чуть смягчится, вернется самоконтроль, и тогда этого раненого зверя будет не удержать! Томаш подспудно сознавал, что все решится за секунды.
Просто удрать — значило оставить слишком много неизвестных в этом уравнении. Ясно было одно — отморозок от него не отстанет и будет преследовать, пока сможет! Поэтому надо срочно воспользоваться его шоковым состоянием — другого шанса может не представиться.
Томаш выдернул с ближайшей полки одну из пустых пробирок и стукнул ее посередине своей забинтованной рукой. Получилась бандитская «розочка» — похлеще иного кинжала! Не теряя времени и инстинктивно понимая, что на кону — его собственная жизнь, португалец подскочил к противнику и что было силы вонзил разбитую пробирку в его горло.
Струи алой крови брызнули на шею и грудь Сикариуса. Из его глотки донесся какой-то хлюпающий звук, как будто он захлебывался. Израильтянин упал, тело его извивалось во все стороны, он пытался восстановить дыхание, но только хрипел и булькал. На глазах его движения становились все более слабыми и медленными, хрипы стихли, ноги вдруг резко дернулись и все… Кровь практически перестала течь, а тело казалось совершенно неподвижным.
Томаш вдруг опустился на колени — силы действительно оставили его. Он только что убил человека. Первый раз в жизни. И сам пытался понять, что же он чувствует по этому жуткому поводу. Чувств не было никаких. Вот так-то: убить человека и ничего не чувствовать!.. Как ни странно, никаких угрызений по поводу содеянного. То ли из-за ощущения безмерной усталости, обрушившейся лавиной, то ли из-за боли в левой стороне лица и в правой руке, которую пришлось пустить в ход. А может быть, апатия наступила потому, что он, наконец, осознал: его коллега и хороший друг — Патрисия Эскалона отомщена. И как отомщена! Он лично расправился с убийцей за ритуальное жертвоприношение! Он и мечтать о таком не смел! Возможен еще один вариант (почему бы и нет?): расслабленность, почти умиротворение вызваны тем, что уничтожен человек, от которого исходила реальная угроза для Валентины.
В общем, смерть убийцы означала еще и конец всего кошмара последних дней…
— Профессор Норонья? — раздался в этот момент голос главного инспектора Гроссмана. Звучал он, словно из бочки, как показалось Томашу, еще стоявшему на коленях перед трупом. Сердце едва приходило в свой относительно нормальный ритм. Впрочем, как и дыхание, затрудненное излишне холодным воздухом: над португальцем вились клубы пара, умножавшиеся с каждым выдохом. Как бы там ни было, загнанный «конь» вроде бы вернул себе ощущение собственного тела и даже нашел силы, чтобы встать на ноги. Еще не поворачиваясь назад, где находился окликавший его израильтянин, историк успокоил его:
— Все в порядке. Он нам больше не опасен.
— Где пробирка?
Тут Томаш обернулся и увидел в глубине коридора полуосвещенный силуэт Гроссмана, который вроде бы что-то ему показывал, вытянув руку. И только повернув голову левее, так как функционировал лишь правый глаз, португалец сообразил, что главный инспектор помахивал пистолетом, пронесенным в виде компромисса внутрь комплекса.
— Что-то поздновато вы вспомнили о пистолете, господин инспектор? — саркастически спросил португалец. — Убийца уже мертв. А вот приди вы пораньше, цены бы вашей пушке не было!..
Вдруг из-за угла в глубине коридора Гроссман вытащил какую-то небольшую фигурку и приставил к ее голове свой пистолет. Историк несколько раз моргнул глазом, чтобы удостовериться, что это не видение, не мираж. Израильский детектив держал оружие у головы человека в скафандре, которого сложно было опознать на таком расстоянии.
— Где пробирка? — повторил вопрос Гроссман. — Если не будет пробирки, будет тебе еще один труп!
По тону голоса было абсолютно ясно, что господин начальник израильских полицейских не шутил. И если не получит желаемое, то рука его не дрогнет. Томаш, как мог, напрягал глаз, слезившийся из-за холода, но так и не различил, чье лицо скрыто за визором скафандра пленника Гроссмана.
— Делайте так, как он говорит, иначе он меня убьет! Умоляю! — услышал португалец встревоженный голос.
Сомнений быть не могло: этот тембр заставил сжаться его сердце от страха и смятения. Под дулом пистолета стояла Валентина!
LXXIII
Странное сочетание ярости и отчаяния охватило Томаша в то же мгновение, когда он понял, что Арни Гроссман поставил Валентину на грань смерти. Вон она там, в глубине, эта грань — маленькая фигурка в луче света, а в тени — непостижимая угроза.
— Что за дела, черт возьми?! — прокричал огорошенный историк, пытаясь, что называется, нащупать почву под ногами в этом театре абсурда. — Уберите пистолет сейчас же!
Господин главный инспектор израильской полиции покачал головой.
— Сначала отдайте мне пробирку!
Португалец даже не успел еще порадоваться тому, что так удачно выкрутился из жутчайшей передряги с отморозком в черном, а тут новая напасть! Возможно, еще хуже всех прежних: одно дело — стычка и устранение незнакомца и совсем другое, когда тебе противостоит человек, которому ты доверял. По сути, предатель.
И что делать теперь? Он мог ожидать чего угодно, но такого… Происходящее показало со всей определенностью, что он, профессор Норонья, не разбирается в людях. Гроссман оказался вовсе не союзником, а коварнейшим предателем, и теперь следовало оценить его способности как антагониста. Надо было вывести его на какой-то предметный разговор, чтобы получить информацию, на основании которой уже можно было бы представить себе пути выхода из сложившегося положения.
— А какие гарантии тому, что, даже если я отдам пробирку, вы ее не убьете?
Гроссман постучал дулом пистолета по виску итальянки, от чего сердце Томаша ушло в пятки.
— Не советовал бы играть со мной в свои дурацкие игры, — строго предупредил полицейский начальник. — Моему пальцу уже не терпится нажать на курок! Еле удерживаю!
Томаш обернулся назад и еще раз взглянул на распластавшееся на полу тело в черном. Учитывая отягчающие обстоятельства последних минут, мыслительный процесс у португальца несколько замедлился, но даже тугодуму было бы понятно, что между двумя израильтянами есть некая связь.
— Получается, вы тоже из сикариев?
Гроссман рассмеялся.
— Вы необыкновенно проницательны. Вот только сейчас, увы, вам это не поможет никак! — и тотчас сменил тон на гневно-угрожающий. — Пробирку сюда! Быстро!
