Концерт был назначен на начало мая, переводить должна была я. Беспокоясь за свой английский, который был тогда намного хуже, чем сейчас, я размышляла, кого бы найти для этой цели, но Катя настаивала, чтобы переводила я сама. Я оповестила знакомых американцев, в день концерта ушла пораньше с работы. И вдруг звонок, что Катя заболела и не приедет. Я была в такой панике из-за этого, что сейчас даже не помню точно, кто мне звонил. Во-первых, я испугалась за Катю. Во-вторых, я подвела организаторов. Слава богу, в кафе, когда я сообщила об отмене концерта за несколько часов до начала, со мной разговаривали спокойно, не возмущались, хотя они на этом, конечно, потеряли деньги — ведь они могли отдать этот вечер другому выступающему. Я принялась обзванивать своих знакомых, но было уже 4 часа, время бежало, и я почти никого не успела предупредить. Катина свекровь сказала мне, что Катя плохо себя почувствовала, у неё поднялась температура, и они с Сашей поехали к врачу. Люба предположила, что Катя перегрелась на солнце на пляже. Я ужасно расстроилась, даже обиделась на Катю — можно ведь было поберечься перед концертом, отложить поход на пляж на другой день. Я так и не поняла, что произошло, — по-видимому, ничего страшного, потому что на следующий день температуры не было и Катя почувствовала себя лучше. Она тоже была огорчена. Сказала, что к концертам относится очень ответственно, что только два раза ей приходилось их отменять.
В середине мая Катя вернулась в Москву, не увидев статьи. Перед отъездом она предложила прислать мне аудио- и видеозаписи домашних концертов в Калифорнии. Я сказала, чтобы она прислала только аудио, а видео не надо. Во мне всё ещё говорила обида, ведь Катя меня подвела. Как же это было глупо! Всё тот же эффект домашнего халатика, когда привыкаешь к человеку, и он кажется вечным. Впрочем, это видео потом до меня дошло: Юля Фикс прислала мне две записи концертов, организованных ею для Кати. Качество, правда, было неважное. Я думаю, именно одну из этих записей имела в виду Катя. А я отправила ей в подарок перед отъездом трикотажное боди винного цвета с запáхом, с узкой оборкой, окаймляющей вырез и пересекающей лиф наискосок. Такие же я купила себе и дочке. Не про него ли потом написала Кошелева «смело, наискосок, огромное декольте»? Впрочем, это могло быть художественным преувеличением со стороны журналистки.
Катя улетела. Я работала, статья валялась. А 19 августа 1991 года из города Спрингфилда в штате Массачусетс мне переслали Катино письмо, датированное 26 июля, в конце которого она писала: «Танечка! Может, Вы всё-таки вышлете мне статью, которую Вы написали. Здесь её можно было бы опубликовать. Тем более что здесь произошла интересная история, и Ваша статья очень бы мне в связи с историей пригодилась. В ленинградской газете “Час пик” (самая популярная газета в Ленинграде) вышла недавно статья под названием “No problem, но душа осталась в России”, написанная некой моск. журналисткой Инной Кошелевой. Там написано про какую-то Лену Мушар-Зальцман, которая в 15 лет уехала со своей матерью в Америку. И там она живёт уже 17 лет, прекрасно устроена, дом, машины, все пироги, и, казалось бы, что ещё надо, но эта Лена, видимо, душу оставила в России, т. к. пишет прекрасные песни о России. И дальше цитируются 5 или 6 моих лучших песен.
— ??!! — скажете вы. Я сказала то же самое. Добиться правды оказалось довольно трудно. Я, правда, уже раздобыла с трудом эту Инну Кошелеву, но опровержения пока не напечатали. Но обещают напечатать через 1,5 месяца. Мне кажется, что Ваша, Танечка, статья была бы очень кстати, как некий отзыв из Америки. Вот. Почта работает не очень надёжно, так что лучше бы с кем-нибудь. Если можно, конечно. Видите, Танечка, как Вы мне нужны и за океаном».
Я сразу позвонила Кате в Москву. Сказала, что статью, разумеется, ей переправлю, но, может, стоило бы мне здесь её послать в какой-нибудь русскоязычный журнал или газету (тогда их выходило на Западе очень немного). «Вы же понимаете, всё, что приходит оттуда, имеет бóльшую ценность», — ответила Катя. И вот мы срочно в шесть рук печатаем статью на Макинтоше. Тогда мне с непривычки трудно было набирать русский шрифт на клавиатуре с латиницей, и я мобилизовала на помощь дочь и мужа. Статью отправила в «Континент» в Париже и в газету «Новое русское слово» в Нью-Йорке. Перед этим показала текст Соне Лубенской — как лингвист, она могла сделать полезные замечания. Статья приятно поразила Соню, она никак не ожидала, что я способна на серьёзный литературоведческий труд. Замечание она мне сделала одно и очень ценное: сократить стихотворные цитаты. Это действительно было моим слабым местом: мне настолько нравились Катины стихи, что всё казалось важным, и я цитировала иногда тексты песен целиком. Я сильно урезала цитаты и сократила их количество.
В октябре пришло письмо от Владимира Максимова, что они напечатают статью в первом номере 1992 года:
«6.9.91 Уважаемая госпожа Янковская!
Ваш материал о Кате Яровой мы сможем опубликовать в № 71 нашего журнала. Пришлите к публикации коротенькую биографию и, возможно, фотографию. Учитывайте также, что в связи с выходом “Континента” в Москве мы сильно опаздываем.
С уважением В. Максимов».
Письмо было напечатано на бланке журнала с французским и двумя германскими адресами. Это был последний парижский, максимовский номер. Следующий номер журнала уже официально вышел в Москве, главным редактором стал Виноградов.
Я позвонила Соне. Она меня поздравила. Действительно, лучшего нельзя было и желать, это был самый престижный зарубежный русский журнал. Узнав, что статья отправлена еще и в «НРС», Соня сказала, что так не делается и чтобы я немедленно позвонила в редакцию газеты и отказалась от публикации. Я дозвонилась до редактора Людмилы Шаковой, объяснила ситуацию. Она резко сказала, что моя статья уже набрана и должна выйти в пятничном номере, самом тиражном и читаемом. «Мы можем снять вашу статью, но имейте в виду, что после этого мы никогда уже не будем вас печатать». Я сказала, что не хочу ставить в неловкое положение Максимова, который принял статью к публикации, и попросила день на то, чтобы дозвониться в «Континент». Шакова уже более мягко сказала, что у них хорошие отношения с «Континентом», и они не возражают, чтобы статья была напечатана и там, и в «НРС», и она не думает, что Максимов будет против. К тому же для публикации в газете они статью сократили, так что полного совпадения текстов не будет. Я расстроилась — ведь они могли при этом выбросить что-то важное! Шакова в своей резковатой манере заверила меня, что с моей статьёй работал лучший редактор. «Конечно, я понимаю, вам хочется, чтобы всё осталось, — мама будет читать, папа будет читать. И так мы отдаём вам целую полосу! Первая статья никому не известного автора! Это неслыханно!» Папы моего уже три года как не было в живых, а мама умерла 23 сентября, так и не узнав, что моя первая статья была принята к публикации. У мамы моей, как и у Кати, был рак. Наверно, Людмила привыкла, что начинающим авторам хочется покрасоваться перед родственниками, для меня же главным было рассказать о Кате так, чтобы читатели поняли, какой это поэт и человек, и каждое слово в статье было не случайно. Несмотря на кажущуюся резкость Шаковой, я чувствовала, что она прониклась ситуацией, что ей понравились и статья, и Катя, и её стихи. И я согласилась на публикацию.
