Я по-прежнему совершенно ничего не пишу. С марта 91 г. — не написала ни одной строчки. Не пою, не выступаю. Было вот тогда одно выступление в Союзе журналистов (не в АПН) — и всё. Не было предложений. А потом я уже сама стала отказываться от редких предложений (например, попросили выступить в ВТО). Пропало желание писать, петь и выступать. Почему? Не знаю. У меня такое чувство, что мне нечего сказать. Пока. Ощущение, что мои многие песни устарели. Не только политические. В общем, я не знаю. Время покажет. Пока, чтобы не терять времени даром, беру уроки гитары. На всякий случай. Впрок. Не помню, говорила ли, писала ли, беру ещё уроки танцев — 3 раза в неделю (все теперь смеются надо мной — раньше, говорят, ты пела, а теперь танцуешь). Беру уроки маникюра, педикюра и макияжа. Это для того, чтобы хоть как-то прокормиться в Америке. Буду брайтонской маникюршей.
Теперь о моих бумажных делах. В гостевой визе мне отказали в американском посольстве. Говорят, что жена к мужу в гости ездить, по их законам, не может. А только по эмиграционной визе. Т. е., мол, выбирай между родиной и мужем. Я сначала пришла в ужас. Потом узнала, что, в общем-то, ничего при этом не теряю. Т. е., гражданство сохраняется. Квартиру тоже можно сохранить (приватизировать) при нынешних законах. И я решилась на эмиграционную. Прошла интервью. И вот, 3 декабря мы с Катечкой получили эмиграционные визы. Вчера сдала документы в ОВИР и теперь жду результата. Так что, думаю, ещё месяца 2–3 пробуду здесь. Саша решил лететь раньше, чтобы пока найти работу, квартиру и подготовиться к нашему приезду. Отношения у нас с ним хорошие (тьфу, тьфу, тьфу). Ему тоже здесь не удалось повыступать. Но зато здесь он написал много новых хороших песен.
Ну ладно, закругляюсь. А то я что-то очень плохо себя чувствую, я разболелась, простыла, а мне ещё сегодня Сашу отправлять, всю ночь придётся провести в аэропорту. Я вас всех крепко-крепко целую, и Бореньку, и Наташеньку, и кошек. Передавайте приветы нашим общим знакомым — Харлоу, Соне, Наташе и Лене из кафе «Лена».
Ещё раз целую, Танечка, благодарю Вас за всё, что вы для меня сделали и делаете.
Всегда ваша, любящая Вас
Катя».
Наташа — это Наталия Рохлина из Скидмор-колледжа. А основательницы кафе «Лена» уже не было в живых, тут Катя ошиблась. Привет она передала в ответ на письмо менеджера Барбары Харрис от 14 октября 1991 года, которое я переслала в Москву: «Я делала осеннюю уборку и наткнулась на Катин пакет. Прослушав ещё раз её красивый голос, я возвращаю вам кассету, как обещала. Когда вы будете писать/говорить с Катей, пожалуйста, передайте ей наилучшие пожелания от всех нас в кафе “Лена” и скажите, что нам очень понравились её музыка и тексты. Я надеюсь, она поправляется и воплощает все изменения в России/Советском Союзе в своих песнях».
В январе Харлоу Робинсон сообщил мне, что совместно с камерным оркестром Св. Цецилии организует в Трое фестиваль «Салют Шостаковичу». В числе приглашённых был Соломон Волков, который обратился к Харлоу с просьбой найти кого-нибудь, кто бы написал о фестивале для «Нового русского слова». И Харлоу, вспомнив, что там недавно была опубликована моя статья о Кате, спросил, не возьмусь ли я за это. Я и так планировала посетить по крайней мере часть мероприятий фестиваля и согласилась. Среди гостей были Максим Шостакович и Евгений Евтушенко. Целую неделю я ходила на концерты, кинофильмы, фуршеты, на «круглый стол» в заключение фестиваля, а потом, сказавшись на работе больной, села к компьютеру и за один день, на одном дыхании написала статью «Салют Шостаковичу!» В «НРС» её напечатали в сокращении (Волков сказал мне, что надо рассчитывать на целый разворот, но мне отвели полосу), сегодня она доступна в сети в полном объёме. Я послала газетную страницу с публикацией Кате с надписью: «Моей дорогой Кате, которая вывела меня из сферы “ман”»
[7]. Спросила по телефону, как ей понравилось. Она ответила: «Ну что сказать? Мне было интересно читать, а ведь это, наверно, самое главное». Просто и точно, как многие её оценки. Тоже урок.
Катины истории
Катя была великолепной рассказчицей — и в жизни, и на сцене. Свои песни она сопровождала интересными, остроумными комментариями, которые можно найти на видео- и аудиозаписях её концертов. Некоторые из них повторялись из концерта в концерт, являлись частью общего сценария. Наиболее известны комментарии к следующим песням: «Жил на свете гномик…» (первое её печатное произведение, из этой истории перекочевало в другие её выражение «умножать строчки на рубль»; говорила она и о том, что мечтает, чтобы на основе этой песни был сделан мультфильм); к написанной на спор песне «Чашечки саксонского фарфора» и «опровержению к ней», как она называла песню «Гранёные стаканы»; к циклу «На смерть вождей»; к семейным «Мы поедем вскоре с мамою на море» и «Песенка про развод». С «Песенкой об антиалкогольном указе» связана история про «кольчугинский синдром». Это тот редкий случай, когда Катина песня мне не очень-то нравилась, но то, что Катя с её помощью делала — избавляла людей от страха — было тогда необыкновенно важно. История про «Красный уголок» обрастала всё новыми подробностями. Поездив по Америке, Катя говорила, как трудно объяснить тему песни и её смысл иностранцам — им не понять, что такое Красный уголок и как человек может в нём жить. (Когда ей было негде жить, Катя целый год жила с семьёй — с мужем и дочкой — в Красном уголке общежития медработников.) Им эта песня кажется грустной, тогда как русские покатываются со смеху. Были у неё байки про так называемые хулиганские песни, история о том, как «Венок сонетов» — «иронический, даже немного хулиганский» — готовили к печати в журнале «Крокодил». О песне «Настанет день…» она говорила, что написала её до расставания с адресатом и спела ему перед отъездом, «так что он получил счастливую возможность присутствовать на своих похоронах»
[8]. Ниже несколько историй, которые Катя мне рассказывала.
Лет с шестнадцати ей часто снился один и тот же сон. Будто она выходит на сцену, пытается что-то сказать, но не может произнести ни слова. Она поворачивается, чтобы уйти, но ноги становятся ватными и не слушаются. Тогда она падает и пытается уползти со сцены, но не может сдвинуться с места и в страхе просыпается. Когда Катя начала регулярно выступать с концертами, сон стал повторяться всё реже, а потом и совсем перестал сниться. Может быть, так её предназначение заявляло о себе, а когда оно стало явью, прекратился и сон-предвестье.
Рассказывала она мне историю, связанную со стихотворением «Ночь в Геленджике». В 1984 году она с маленькой Катечкой проводила лето на юге, и к ней прилетел в отпуск муж. Катю с Валерой отпустили на пару дней отдохнуть без ребёнка, и они отправились в Геленджик. Приехали поздно вечером и пошли искать комнату в частном секторе. Они бродили от калитки к калитке, но всё везде было занято. Наконец, в одном доме им предложили на ночь койку в саду. Они согласились, и в кромешной тьме их провели к кровати под деревом. Над ними было южное звёздное небо, яблоневые ветви, вокруг тёмный таинственный сад — казалось, они были одни в целом мире. А когда утром проснулись, то с удивлением обнаружили, что это был большой сад, где под каждой яблоней, каждой грушей и другими фруктовыми деревьями стояла койка. На койках лежали люди, которые просыпались, продирали глаза и с интересом разглядывали друг друга. Из этого эпизода родились стихи:
