…Летела ночь и падали миры,
Планеты-яблоки раскачивала ветка,
Лишь притяжением земной коры
Держалась прочно панцирная сетка.
Мы видели, как нас с тобой несло
Сквозь мириады звёзд, веков и странствий
И как микроскопически мало
То место, что мы заняли в пространстве.
…А утром — воздух был и чист и свеж,
Мы проследили первых птиц паренье,
И с неба лился ясный белый свет,
И был весь мир как в первый день творенья.
Стихи, как известно, нередко растут из сора (выражение Ахматовой) — и словесного, и бытового. «Ночь в Геленджике» Кати Яровой — пример такого преображения.
По истории с бутылкой, которую она мне рассказала, я много позже написала миниатюру «Повод», вошедшую в цикл моих «Раскрасок для взрослых»:
«Дело было в начале 80-х. У неё, как обычно, собрались гости, и кто-то принёс бутылку хорошего вина, привезённую из-за границы. Все уже потирали руки и облизывались в предвкушении, но она поставила вино на полку и сказала, что откроет, когда будет достойный повод.
Жизнь её протекала бурно. Порой ей улыбалась удача, иногда друзья чем-то радовали, опять же праздники календарные. И каждый раз кто-нибудь из гостей хватался за бутылку: “Ну что, достойный повод? ” — “Нет”, — говорила она и ставила бутылку обратно.
Однажды у неё было особенно много народу. Стол ломился от еды и выпивки. Любители-дегустаторы были, как всегда, начеку.
— Ну уж теперь-то достойный повод, открывай!
— Поставь на место.
— Ты что, ты же замуж выходишь!
— Подумаешь, замуж! Первый раз, что ли?
Это был её третий брак.
— Не, ну не жмотничай, давай откроем!
— Нет, это ещё не повод.
Ну уж это слишком! Друзья перестали её понимать. Раньше верили, что ждала особого случая, а тут стало ясно, что просто выпендривается.
Время шло. С мужем у них всё было непросто, но интересно — сошлись два ярких, независимых человека без предрассудков, которых соединила страсть и родство душ.
В один прекрасный день она поняла, что беременна. Ей было двадцать пять, пора рожать. Она хотела мальчика, чтобы назвать сына его именем, он — девочку, её копию и тёзку. Когда она была уже сильно беременной, остерегалась резких движений, побаивалась далеко ходить и ездить, театр, где работал муж, собрался на гастроли в Таллин. Он не должен был ехать, не был занят в этих спектаклях, но она уговорила: “Поезжай, развейся! Хорошая компания, артисточки там всякие, город красивый. Со мной сейчас всё равно неинтересно”. И он уехал.
Уехал — и стал звонить, что скучает, с каждым днём всё сильней. Она отвечала — развлекайся, отдыхай, пока можешь, скоро начнётся другая, беспокойная жизнь. И вот очередной звонок: “Я здесь! Я вернулся, не мог больше без тебя. Звоню с вокзала, скоро буду”.
Ну, она тут же одной рукой курицу в духовку, другой рукой голову под кран — в общем, когда он открыл дверь, в доме всё сияло. Она усадила его за стол и сняла с полки заветную бутылку».
«Вот это был достойный повод!» — завершила свой рассказ Катя. У меня её история передаётся не буквально, но все, кто помнит Катю, узнают характерные для неё интонации — «одной рукой курицу в духовку, другой рукой голову под кран» или «подумаешь, замуж — не первый раз». Суть этой истории в том, что главное в жизни заключается в самых простых вещах, которые надо уметь замечать и ценить.
Ранняя мудрость сочеталась в ней с чувством юмора. Катя говорила мне, что коллекционирует истории под рубрикой «В какой другой стране…», куда включала наблюдения, по её мнению, уникальные для России. Я помню две из этих историй. Первая была о том, как морозным январским вечером, часов в десять, она шла домой через пустырь в районе новостроек и увидела под фонарём посреди заснеженного поля группу пьяных в ватниках и ушанках, которые пели песню на стихи Есенина: «Не жалею, не зову, не плачу, все пройдёт, как с белых яблонь дым…» Пели истово и вдохновенно. Представляете, говорила Катя, слова-то какие! «Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым». А пели эти слова совершеннейшие, казалось бы, забулдыги. Вторая история была о том, как она после встречи Нового года возвращалась утром домой. Холодина стояла страшная, троллейбус не отапливался. Рядом с Катей у окна сидела девушка и тоже тряслась от холода. На остановке вошёл парень, остановился возле Кати, достал из кармана бутылку коньяка и стал пить из горлышка. Встретился глазами с окоченевшей Катей и протянул ей бутылку. Она отхлебнула, вернула ему бутылку и поймала завистливый взгляд своей стучавшей зубами соседки. «А девушке?» — сказала Катя. Парень протянул бутылку девушке, которая тоже отхлебнула. Потом парень достал яблоко, откусил и, взглянув на Катю, протянул ей. Катя тоже откусила, снова спросила «А девушке?», парень кивнул, и она передала яблоко соседке. Откусив, та вернула остаток парню. Вся сцена разыгрывалась почти без слов. «В какой другой стране такое могло бы происходить?» — вопрошала Катя.
Она мне рассказывала, что дружила с «детьми» — группой подростков, в которую входили дочь Беллы Ахмадулиной, сын Юнны Мориц и другие «детки» известных родителей. Они приглашали Катю петь на их тусовках, записывали на магнитофон. Однажды Юнна Мориц услышала у сына записи Катиных песен, заинтересовалась и захотела с ней познакомиться, а познакомившись, предложила быть рецензентом у неё на защите диплома. Особенно, по словам Кати, Юнна Петровна ценила песню «Отец мой, ты меня не долюбил…». В своём отзыве она благодарила институт и Льва Ошанина, руководителя семинара, за то, что они не подавили Катину самобытность, не пытались причесать её «вихрастые стихи». Сама Катя отзывалась об Ошанине как о хорошем педагоге: «Его заслуга в том, что он никуда не лез, не мешал, никого под себя не подминал». В его поэзии она выделяла стихи, на которые была написана известная песня «Дороги». Она рассказывала о добром отношении Льва Ивановича к студентам своего семинара — например, он разрешал им устраивать вечеринки у себя на даче. В нашем с Катей разговоре о Юнне Мориц я говорила о ней как о серьёзном поэте, рассказала о её недавнем выступлении в университете в Олбани, а Катя вспомнила её детские стихи, в том числе «Ослик топал в Гантиади»
[9].
Катя рассказывала, что однажды после концерта к ней подошёл человек и сказал, что как раз сейчас разводится с женой, но послушал её песню об отце и передумал: у него двое детей, и он решил, что не хочет их оставлять. Катя сказала ему: «Ну что вы, я не хочу, чтобы из-за меня вы меняли свою жизнь, разводитесь себе на здоровье». Но он ответил: «Нет. После вашей песни я не смогу оставить детей».
