В мае и начале июня Катя с дочкой жили у Вайнера в Бруклине. Концерты у неё были, но новых песен она не писала. Зная, как тяготит её затянувшаяся творческая немота, я пыталась её расшевелить, чтобы она снова начала писать. В это время Артём М., муж Бориной двоюродной сестры Юли, собирался ставить в Бостоне очередную пьесу. Артём — математик и программист по профессии и режиссёр и музыкант по призванию — незадолго до этого успешно поставил «Дракона» Шварца в собственном переводе. Вспомнив, что Катя писала раньше песни к спектаклям, я поговорила с Юлей и Артёмом и позвонила Кате. Она заинтересовалась, но эта идея так и не осуществилась.
Я посылала Кате статьи из «Московских новостей», которые могли ей быть интересны, — например, статью о Веронике Долиной, а также интервью с Андреем Синявским и Марией Розановой «Нельзя покаяться под дулом пистолета», перекликавшееся частично с Катиной песней-балладой «Про Родину-мать». Всё это мы потом обсуждали по телефону. Обсуждали и книгу Юрия Карабчиевского о Маяковском, отношение к которой у нас было неоднозначным, потому что мы обе многое любили у Маяковского. Карабчиевский атаковал сам поэтический метод Маяковского, и на первый взгляд казалось, что в чём-то он прав. Он беспощадно критиковал Маяковского и за самоубийство, но вскоре сам последовал его примеру.
Я читала Кате по телефону куски статей из калифорнийской «Панорамы», где тогда печатались интересные авторы, посылала кассеты с песнями бардов. Ведь можно же зажечься и от чужого пламени! Но она не могла. Вспомнив, что она любит посвящать стихи и песни друзьям (даже когда пела на домашниках уже известное, говорила, например: «Песня для Тамарочки. Она у нас любит дождь, ей посвящается»), и зная, что она хорошо ко мне относится, я как-то набралась нахальства и сказала: «А может, напишете для меня песню?» Спустя какое-то время Катя сказала мне по телефону: «Помните, вы просили меня написать для вас песню? Я об этом помню». Песню мне она не написала, но то, что она помнила и сочла нужным мне об этом сказать, когда была уже совсем больна, много для меня значит.
Катя продолжала кашлять. Очевидно, ей было необходимо срочно показаться врачу. Но она не шла к врачам, потому что у неё не было медицинской страховки, а платить наличными было дорого (хотя Саша в это время, насколько я помню, побывал у врача, расплатившись из денег, которые Катя получила за аренду московской квартиры). У неё были поданы документы на медикейд
[10], и мы с Борей Баришпольским пытались убедить её обратиться к врачу, потом бы это оплатили. Но она была очень щепетильна и пошла к врачу только в июле в Коламбусе, когда получила страховку. Я посоветовала ей хотя бы пользоваться конфетами с ментолом от кашля и купить в аптеке ингалятор-пшикалку, какими пользуются астматики, чтобы смягчить приступы кашля. Много позже я узнала, что в Бруклине есть больница, где лечат малоимущих бесплатно, но тогда я об этом не знала. Говорил ли кто-нибудь об этом Кате?..
Дальше время завертелось калейдоскопом, всё менялось очень быстро. Примерно в конце июня Катя вместе с Катечкой поехала с концертами в Огайо и остановилась в Коламбусе у Тани Зуншайн. В начале июля Вайнер сказал ей, чтобы она не возвращалась, сделав это в самой беспощадной форме: «Между нами ничего нет и не было». Рассказывая мне об этом, Катя сказала, что предвидела это в своей песне, посвящённой ему. Я этой песни почему-то не знала. Она удивилась и прочла мне текст:
…Тебя любить — в пустыне воду
Глотать, не утоляя жажды,
И прихоти твоей в угоду
Отброшенною стать однажды.
(В 2014 году в новой экранизации романа Олега Куваева «Территория» Ксения Кутепова читает эти Катины стихи.)
Через несколько дней мы с Катей снова говорили по телефону, и она сказала, что у них был хороший разговор с Сашей, он взял свои слова обратно, сказал, что любит её. Но это была лишь временная вспышка раскаяния. Разрыв состоялся. При этом Вайнер отказался выслать деньги, которые пришли Кате за квартиру. Мне кажется, на Сашу повлияли родители. У Кати с ними были хорошие отношения, но это были люди из другой среды. Думаю, они испугались ответственности в случае Катиной серьёзной болезни, так как их 25-летний сын писал песни и не имел постоянной работы, и если Катя зарабатывала на жизнь своими песнями, то он нет. Люба сказала Кате, что ей лучше оставить эти деньги на обратную дорогу для себя и дочки. Возможно, они надавили на Сашу, и он проявил слабость. Хотя это его не оправдывает.
В Коламбусе Катя начала работать официанткой в ресторане. Было тяжело физически, но нужны были деньги. Она говорила мне, что Катечке хотелось, как всем детям, пойти в кино, купить мороженое или Кока-Колу, а как ребёнку в таком возрасте объяснить, что мама не может чего-то купить? Говорила, что ей самой Америка не очень подходит, а вот Катечка хорошо приживается в новой стране.
Ещё когда они жили в Бруклине, я подталкивала Катю к тому, чтобы опубликовать её стихи в американских периодических изданиях, и лучше всего, если бы она отобрала стихи сама. Но она так никуда и не обратилась. Думаю, отчасти потому, что знала себе цену и не хотела обивать пороги, как начинающая, да и вообще, активно бороться за место под солнцем, работать локтями, продвигать себя — не её стиль. Кроме того, болезнь, видимо, постепенно подтачивала её силы, а я, находясь на расстоянии, не до конца осознавала серьёзность ситуации. Я не хотела верить в то, что на этот раз болезнь не отступит, как отступила в 90-м году.
И вот примерно в середине июля, когда Катя получила страховку, Таня Зуншайн повела её к врачу. Диагноз: метастазы в мозгу, печени, лёгких. Катю положили в больницу. Я постоянно была на связи с ней, Таней, с Джейн, которую, по-моему, беспокоило, что в начале мая её знакомая врач ошиблась в диагнозе. Теперь медики из Катиного окружения говорили ей, что увеличенные лимфатические узлы были признаком вернувшегося рака, а время было упущено. Я послала Кате в больницу цветы. «Когда в палату внесли цветы, я сразу сказала: это от Тани Ямром», — говорила мне потом Катя.
И вот она снова дома у Тани Зуншайн. В одном из разговоров мы возвращаемся к публикации Катиной поэтической подборки, и она говорит: «Может быть, Танечка, вы сами это сделаете?» Я звоню Людмиле Шаковой в «НРС». Она просит прислать штук 15 стихотворений, чтобы они могли выбрать 7–8, и моё вступительное слово. Передаю это Кате. «А может быть, Танечка, вы сами выберете?» Я отобрала около 60-ти. Звоню Кате, чтобы обсудить и получить «добро». Сколько хохота было при обсуждении! А сколько я узнала, что пригодилось потом в работе над книгой! О песне «По дороге из Домодедово» Катя сказала: «Ну, вы же понимаете, что всё это написано ради последней строчки». («Вот потихоньку и боль улеглась, словно чаинки в стакане»). Про звонкое, красивое стихотворение про баяниста Вано («Среди Кавказских гор…»): «Это проходное для меня стихотворение, упражнение в аллитерациях». Со своей дотошностью заведующей аналитической лабораторией я задаю вопросы о мельчайших деталях, в том числе о знаках препинания. Катя сказала, что любит тире и не любит запятые, что для неё очень важны заглавные буквы в ключевых для неё словах и точки. «Совсем. Точка. Нигде. Точка», — пояснила она примером из песни «Настанет день». Согласилась она на одно предложенное мной изменение в стихотворении «Ночь в Геленджике»: у неё было «летала ночь и падали миры», а мне казалось, что логичнее «летела». В названии песни «Уходящему вдаль» было решено убрать второе слово. В некоторых песнях, которых не было в распечатке с дискеты, мне на слух не всё было ясно, и я попросила Катю прислать мне следующие тексты: «Я — московская жена…», «Я снова вхожу в эту реку…», «Моя минорная тональность…», «Чужие голоса, чужая речь…», «То живу я в доме этом…». И вот я получаю от неё письмо на жёлтых в линейку блокнотных листах. На последней странице:
