Из письма Лены Яровой: «Дорогая Танечка! Просто нет слов, чтобы выразить Вам нашу благодарность за всё, что Вы делаете для Катиной памяти. Взвалили на себя ещё и рассылку кассет, это при Вашей-то занятости! Да ещё и сборником теперь будете заниматься. Огромное Вам спасибо, без вас ничего бы не было, уже давно всё бы заглохло, и Катино имя кануло бы в прошлое…
Набор всего сборника — и вступления, и стихов, и заключительной статьи, и отзывов, и подписей под фотографиями и т. д. нужно читать очень внимательно — там могут быть и “глазные” ошибки (перепутаны или пропущены буквы и др.), и расхождения с оригиналом — пропуски или искажения. Лучше бы это сделала я, но, поскольку это затруднительно, нужно, чтобы это прочитал профессиональный корректор и, конечно, Вы, Танечка. Зная Вашу скрупулёзность, я уверена, что Вы проследите, чтобы не было грубых ошибок… Огромное спасибо за всё, хотя понимаю, что слово спасибо — это так мало по сравнению с тем, что Вы делаете».
Я благодарна Катиным родным за доверие. Думаю, Катя бы одобрила это решение. Для меня обрели смысл её слова: «Так что я вам, Танечка, всё это завещаю…» Я как будто чувствовала какой-то долг перед Катей. Я знала, что работу с текстами смогу сделать хорошо, а моя дотошность химика-аналитика и привычка завлаба добиваться результатов в сочетании с «комплексом Шуры Балаганова» должны помочь в процессе издания книги. Работа над сборником, а потом и дисками, принесла неожиданный бонус: продлилось наше общение с Катей — то самое литературное, творческое общение с духовно близким мне человеком, которое я любила. Лена прислала недостающие материалы — машинопись более ранних Катиных песен, фотографии и т. п. Моя запись от 30/12/98: «Сегодня говорила с Леной Яровой. Она сказала: “Вы просто ангел-хранитель Катиной памяти”».
И понеслось! Началась работа всерьёз. Во-первых, надо было оцифровать распечатку с дискеты, присланную Джейн, и машинописные тексты от Лены, а также набрать рукописные автографы, в том числе из рабочей тетради, и добавить песни, которые были на аудио- и видеозаписях концертов, но отсутствовали среди напечатанных и рукописных текстов. Набирать по-русски на клавиатуре с латиницей было мне всё ещё непривычно, поэтому Боря приобрёл сканер, который позволял работать со сканами как с текстами, вносить в них правку. Подспорьем должны были стать тексты песен, которые Элла Горлова набрала на компьютере с аудиокассет. Я получила от неё распечатку, внесла исправления и отправила ей на доработку, но потом то ли что-то произошло с её компьютером, то ли была несовместимость наших операционных систем, но мы так и не смогли воспользоваться её набором части песен. В конце концов, всё было оцифровано, и я приступила к редактированию и правке.
Но… скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Теперь уже Лена поторапливала меня, потому что работа шла медленно. Я в то время заведовала лабораторией в фирме Oak-Mitsui. Работа была чрезвычайно ответственная, требовала полной отдачи. Часто приходилось задерживаться, плюс два часа за рулём ежедневно, а в плохую погоду и больше. А в выходные — домашние заботы. К двухтысячному году стало ясно, что, работая на своей основной работе, я не смогу посвятить книге то время, которое требовалось. Боря предлагал, чтобы я взяла два месяца за свой счёт, и мне бы, возможно, пошли навстречу, учитывая хорошее ко мне отношение. Но, во-первых, я понимала, что за два месяца мне никак не успеть, а во-вторых, моя работа требовала моего ежедневного, ежечасного присутствия в лаборатории. Значит, надо уходить. К этому времени я могла уже выйти на так называемую «раннюю пенсию»: у нас в корпорации существовала такая возможность для сотрудников, достигших пятидесяти лет, если сумма возраста и стажа была больше 60. Разумеется, пенсия была маленькая (она вычислялась по специальной формуле и зависела от стажа), но зато сохранялась возможность покупать медицинскую страховку от фирмы для себя и членов семьи (частная медицинская страховка стоит безумно дорого). Этим я впоследствии воспользовалась, когда мой муж потерял постоянную работу и работал консультантом. Всё взвесив, мы с Борей решили, что я уйду. Принятие решения облегчалось тем, что, хотя я любила свою работу, она была вредная — химия ведь! Мне приходилось при посещении цехов дышать ядовитыми парами, которые периодически проникали и в лабораторию, что способствовало развитию аллергии.
И вот ворота фирмы за мной захлопнулись, отшумела отвальная, и теперь моё внимание полностью сосредоточилось на подготовке сборника. Нахожу у себя в архиве многочисленные листки с вопросами — по 5, 10, 15 и более вопросов. Один список в блокноте, помеченном «Катина тетрадь», включает 114 вопросов! Мы с Леной обсуждали структуру сборника, включать или не включать политические песни, порядок расположения текстов, фотографий, иллюстраций Дробицкого. Каждой мелочи уделялось внимание — знаки препинания, строфика, ударения, падежи, правописание нерусских слов, устаревшие выражения, управление глаголов (например, его или ему протежирует), уточнение посвящений, дат и мест написания (Катя редко их ставила), прописные и строчные буквы, биографические данные, ФИО близких, нужные для подписей к фотографиям, помещать — не помещать какие-то стихи, кому будут принадлежать права на книгу и т. п. У Кати в стихах много неологизмов, жаргона, просторечия, имён собственных, которые надо было проверять (например, у неё была ошибка в написании названия древней Грузии Сакартвело). Я распечатала тексты для проверки знакомым филологам (Соне Лубенской, Иосифу и Гале Кац и др.) и просто грамотным людям и знатокам поэзии (среди них бард Катя Нехаева, выпускница МГУ и постдок Гарвардского университета, сделавшая несколько ценных замечаний). Попадаются и смешные записи — например, «плохая копия серпа и молота Дробицкого
[17] из книги — можно лучше?» Или: «Место написания стихотворения “Темнеет за оградой сад…” — Хабаровск-Генуя?».
Я снова внимательно прочитала рабочую тетрадь, пронумеровала страницы (их 197), расшифровала нечётко написанные слова, пометила оконченные и неоконченные стихи, скомпоновала не вполне завершённые тексты. Прослушала и хронометрировала все кассеты с записями концертов и домашников, которые мне присылали в большом количестве (одна Таня Зуншайн прислала шесть штук!); заодно пометила записи, пригодные для дальнейшей работы при подготовке дисков, и указала дефекты в записях отдельных песен на присланных мне кассетах. Началась регулярная переписка с Леной и бесконечные телефонные разговоры. Дело осложнялось тем, что в начале работы у нас не было электронной почты, все письма и распечатки посылались факсом или, в случае объёмных текстов, на дискетах. В отсутствие мобильников, конкуренции со стороны Скайпа и других дешёвых или бесплатных средств связи, телефонные разговоры стоили в 50–100 раз дороже, чем сегодня. Тем не менее работа шла, хотя темпы сильно уступали тем, что возможны теперь.
Была проделана колоссальная текстологическая работа. Лена руководствовалась своим опытом корректора и наиболее полным, чем у кого бы то ни было, знанием Катиной биографии и окружения, я — учебниками грамматики, словарями русского языка, в том числе орфографическими, толковыми, энциклопедическими и современного сленга, а также советами Софии Лубенской, известного лингвиста. Но больше всего мне помогли глубокое погружение в Катину поэзию, разговоры с ней в последние годы её жизни как о её творчестве, так и о литературе вообще, и мой многолетний интерес к поэзии и бардовской песне.
