Статьи Борхеса о литературе подтверждали мои собственные мысли, помогали «до-осознать, до-тянуть». «Страница, обречённая на бессмертие, невредимой проходит сквозь огонь опечаток, приблизительного перевода, неглубокого прочтения и просто непонимания. “Дон Кихот” посмертно выиграл все битвы у своих переводчиков и преспокойно выдерживает любое, даже самое посредственное переложение. Даже немецкий, скандинавский или индийский призраки “Дон Кихота” куда живее словесных ухищрений стилиста». Это приложимо и к Катиным песням. Как свидетельствует поэт В. Вишневский, Катины песни «и в пересказе способны впечатлять сегодня всех, кого хочется посвятить в это имя». Это же подтверждают и частые размещения её стихов в Интернете с чудовищными опечатками до того, как появились книга и официальный сайт. Ещё из Борхеса («Суеверная этика читателя»): «Нищета современной словесности, её неспособность по-настоящему увлекать породили суеверный подход к стилю, своего рода псевдочтение с его пристрастием к частностям. Страдающие таким предрассудком оценивают стиль не по впечатлению от той или иной страницы, а на основании внешних приёмов писателя. Подобным читателям безразлична сила авторских убеждений и чувств. Они ждут искусностей… Они подчиняют чувства… общепринятому этикету. Упомянутый подход оказался столь распространён, что читателей как таковых почти не осталось — одни потенциальные критики». На эту же тему высказывалась и Нина Берберова: важны максимальный смысл, словесная энергия, а не фокусы, заполняющие пустоту. Катина поэзия сильна в первую очередь способностью по-настоящему увлекать. Она превращает критиков в читателей, слушателей, возвращает им состояние со-творчества. «Гармонией упьюсь, над вымыслом слезами обольюсь» — и мурашки бегут, и дыхание перехватывает… Катя — живая иллюстрация взглядов Борхеса и Стендаля на искусство.
«Поэзия — это сознание своей правоты» (Мандельштам). «Поэзия — это крик о помощи» (Галич). У Кати крика о помощи не было. И не было иждивенчества.
Были любовь к жизни, любовь к людям и чувство ответственности. А вот сознание своей правоты с распадом страны и наступлением новой реальности стало ослабевать, о чём она говорила в последние годы на концертах и в интервью и писала мне в письмах. Она искала новые пути.
Чтобы заставить людей прислушаться и поверить так, как удавалось Кате даже после смерти, нужен незаурядный темперамент, как творческий, так и человеческий. Она им обладала, как и историческим чутьём. Её политические оценки и прогнозы были точны, нравственный барометр безошибочен. И ещё — острый ум, острый глаз и честность перед собой. Можно видеть и не понимать, или понимать и притворяться, что не видишь. Она видела и понимала, а притворяться не умела и не хотела. У неё часто спрашивали (и у меня тоже, когда я давала людям слушать Катины кассеты): «Откуда у вас столько злости?» Но это была не злость, а небезразличие к людям, прямота и бескомромиссность, которые заставляли её совершать рискованные поступки, требовавшие незаурядной смелости. Она прекрасно понимала, что «злость препятствует карьере», как она пела в песне, посвящённой памяти Некрасова. Об этом же и «Моя родословная» («Я не стояла у станка»):
…Больным хорьком лежит хорей
В столе, как в клетке, под замком,
Не плачьте, бедные стихи!
Я с вас сниму сиротства гнёт!
А если будете плохи,
Пойду работать на завод!
«Сиротства гнёт» она снимала со стихов пением, открытым общением с аудиторией.
Как я писала выше, 17 марта 2002 года я участвовала в праздновании Песаха в университете Брандайс в пригороде Бостона. В своём выступлении я сравнивала Катину песню «Исход», которая была главным фокусом седера
[26], с «Монологом Моисея» Городницкого. Доклад был на английском языке. Я говорила о том, что в начале перестройки эта тема волновала в России многих. Напоминание о сорокалетием периоде исхода евреев из Египта предостерегало от несбыточных надежд тех, кто ждал мгновенных перемен. Два русских барда написали об этом — Александр Городницкий и Катя Яровая. Риторика стихотворения Городницкого «Монолог Моисея» сурова и непримирима, с повторяющейся строкой «чтобы вымерли родившиеся в рабстве». Яровая говорит о выборе свободы и готовности защищать её («привёл Господь к земле обещанной бойцов»), о трудностях, с которыми сталкиваются странники в пути, об их верности своей религии. Её рефрен — «И прижимали первенцев к груди». Я рассказала, что после терактов 11 сентября подумала о том, как Катя отозвалась бы на это событие, если бы была жива, и поняла, что она уже это сделала. В 1982 году она написала песню о третьей мировой войне. Случайно или нет (скорей всего, не случайно, как всё у Кати), первым городом, столкнувшимся с приближающейся угрозой, назван Нью-Йорк. Песня имеет открытую концовку:
И заразную, в зелёнке,
Я прижму к своей груди
Всю планету, как ребёнка,
Но куда мне с ней идти?..
Она использовала тот же образ любви к детям, что и в песне «Исход», но на этот раз она предлагает свою любовь и защиту всей планете — единственной Земле обетованной, завещанной всем нам. Она готова была взять на себя ответственность, даже когда не знала ответа. Её «Исход» излагает суть библейского сюжета в ключевой для истории России момент и, в более широком контексте, говорит о выживании человечества.
Несколько лет на Катиной могиле не было памятника. Лена Яровая рассказывала мне, что первый проект придумали Валерий Рыбаков и муж Лены Олег Шалашный: на мраморном постаменте — огромный кусок необработанного горного хрусталя, в котором преломляются и играют лучи света. У Олега были старые журналистские связи на заводе в городе Гусь-Хрустальный, которые он надеялся использовать. Владимир Самойлович остудил их пыл, сказав, что такой кристалл обязательно украдут. В результате на могиле Кати был установлен памятник по проекту Э. Дробицкого. Но идея Валерия и Олега так хороша и так соответствует Катиной сущности, что я любила об этом рассказывать.
В том же духе и диалог Виктории Скорняковой и Эдуарда Дробицкого на вечере памяти:
В. С.: Говорят, у художников люди ассоциируются с каким-то цветом. С каким цветом ассоциируется у вас Катя?
Э. Д.: Ну, Катя — это радуга.
Катя часто подчёркивала, что не считает себя поэтом, что она бард, бродячий поэт. Вот её однокурсники Вадик Степанцов и Эвелина Ракитская — совсем другое дело, это настоящие поэты, самые талантливые на их курсе, говорила она. Поэт бродячий — тот, кто не существует вне контакта с людьми. Действительно, авторская песня подразумевает живое общение, атмосферу доверия. Стихи можно писать в стол, песни — нельзя. Поэтому она и могла говорить: «А мне плевать, что меня не печатают. Я выхожу на сцену и пою, что хочу». Отсюда особое влияние бардов. Мне приходилось слышать, что после знакомства с Катиной поэзией люди начинают «по-другому смотреть на многое», убеждения людей, как правило, иррациональны, поэтому никакими рациональными доводами переубедить их невозможно. Катя задевает чувства, потом вступает разум, и это оказывается убедительней любых доводов. При этом возникает такая глубокая эмоциональная связь, что не знавший её человек мог написать: «Катину смерть воспринимаю как личную трагедию».
