— Ага, все, значит, на дело, хранцузов ловить, а я — назад, в крепость? — запальчиво ответил ему совсем молодой, почти детский голосок.
— Нас тут вона сколько, а их благородие ты один будешь сопровождать, — уже отвернувшись от собеседника — и, соответственно, обратив лицо ко мне, прищурил левый глаз урядник (уж не подмигнул ли хитро?). — При них бумага дюже важная — как отпустить без охраны?
— Ну, коли так — тады ладно, — из-за спины Попова с важным видом выдвинулся молодой казак — и в самом деле практически мальчишка, на глаз я бы ему и пятнадцати лет не дал. Хороша охрана! Впрочем, ни одного француза отсюда до самой ставки Чичагова не было и в помине — я это знал точно, да и урядник, кажется, особых сомнений на сей счет не испытывал.
— Поезжай уже, Уроборос тебе в хронологию! — буквально оттолкнул меня от себя Виктор.
— Сильны, ваше высокоблагородие! — уважительно присвистнул склонившийся над ним казак. — Эка ж: «в хренологию»!
Словно во сне, я попятился к своей гнедой и неуклюже взобрался в седло.
— Едем, ваше благородие? — не медля, подступил ко мне юный Федька.
Молча кивнув, я с места пустил лошадь рысью и, уже отъехав, оглянулся на Панкратова — но за конскими крупами и широкими спинами казаков оставленного на чужое попечение напарника не увидел.
* **
Главнокомандующий Третьей Западной армией адмирал Павел Васильевич Чичагов, светловолосый мужчина лет сорока пяти в теплой меховой шубе поверх расшитого золотом мундира, восседал на барабане посреди земляной крепости на правом берегу Березины и что-то задумчиво диктовал сгорбившемуся над бумагами писарю. Время от времени его высокопревосходительство прерывался, будто бы в сомнениях оглядывался на стоявшего рядом полковника в мундире квартирмейстерской части — словно за советом, но, и не думая дожидаться оного, почти тут же от офицера отворачивался.
Спешившись возле выстроившихся в линию землянок, придерживая рукой саблю, я быстрым шагом приблизился к адмиралу, козырнул.
— Поручик Ржевский с пакетом для вашего высокопревосходительства.
— Ржевский? — подняв на меня глаза, переспросил Чичагов — не делая пока попыток принять протянутый ему пухлый конверт. — Майор Павел Алексеевич Ржевский кем вам приходится? Вы с ним родственники?
— Даже не однофамильцы! — брякнул я, поспешив максимально откреститься от этого Павла Алексеевича.
— В самом деле? — думая, похоже, о чем-то своем, покачал головой адмирал. — Жаль… Роберт Егорович, возьмите у поручика пакет, — бросил он затем полковнику-квартирмейстеру.
Тот шагнул вперед, но почти «на автомате» я спрятал конверт за спину, пояснив:
— Прошу меня извинить, приказано передать в собственные руки!
— Экий вы формалист, поручик, — снова покачал головой главнокомандующий и протянул наконец руку за бумагами.
Я отдал ему пакет.
— Здесь кровь? — не то спросил, не то просто отметил адмирал, со всех сторон оглядев конверт.
— Бумаги вез флигель-адъютант Шварценеггер, я лишь находился при нем, — доложил я. — Уже здесь, под Борисовом, его высокоблагородие был ранен и поручил мне завершить начатое.
— Шварценеггер… — словно смакуя, медленно, едва ли не по слогам повторил Чичагов. — Не имел чести знать такого. Из пруссаков, должно быть?
— Полагаю, из австрийцев, ваше высокопревосходительство.
— А, тогда понятно, — кивнул каким-то своим мыслям главнокомандующий. — Что же это вы, поручик, не уберегли государева гонца? — бросил он затем, взламывая сургучную печать на конверте.
— Виноват, ваше высокопревосходительство! Нападение оказалось внезапным.
— Внезапным… Конечно. А когда бывает иначе? — проворчал адмирал. — Проклятый Удино, вон, нашего графа Палена намедни тоже внезапно атаковал… В итоге оставлен Борисов. Добро хоть мост успели сжечь…
Зашелестели разворачиваемые бумаги.
Несколько минут Чичагов внимательно их изучал, то хмурясь, то вдруг светлея лицом, затем выудил из пачки одну и протянул ее полковнику:
— Что думаешь, Роберт Егорович?
Тот быстро пробежал документ глазами.
— Ну, что думаешь? — повторил свой вопрос главнокомандующий.
— Не возьму в толк, откуда Его Величеству может быть все сие ведомо? — проговорил полковник, возвращая бумагу адмиралу. — Про Студянку, про гати, про планы французов?
— В самом деле, откуда? — спросил Чичагов — почему-то меня. — Мы здесь, через реку от Наполеона, только и гадаем о его намерениях, а Его Величество в Петербурге осведомлен обо всем в деталях?
— Не могу знать, ваше высокопревосходительство! — гаркнул я, но, подумав, что миссии моей такой ответ не на пользу, добавил: — Однако ежели мнение мое услышать изволите… Так на то он и Государь, чтобы глядеть дальше нашего. К тому же, как говорится, лицом к лицу лица не увидать — большое видится на расстоянии…
— И где же это так говорится, поручик? — хмуро поинтересовался Чичагов.
— Матушка моя, покойница, бывалоча сказывала, — ответил я, ни на йоту, кстати, не соврав — Есенина мои родители любили и цитировали нередко, к месту и не к месту
[10].
— Ну и как, доверимся мнению покойной матери господина поручика? — скептически поинтересовался главнокомандующий у полковника.
— Мое видение дел наших вам хорошо известно, ваше высокопревосходительство! — с жаром проговорил тот. — Наполеон рвется к Минску — к так удачно захваченным нами ранее складам. А это значит, переправляться через Березину французы будут либо здесь, в Борисове, либо, что наиболее вероятно, ниже по течению. Посему, единственное верное решение — то, что мы с вами нынче обсуждали: оставив в крепости корпус генерала Лонжерона, переместить наши основные силы южнее, в село Збашевичи. Студянка — нелепость. Идти от нее можно разве что на Вильно. По болотам. Проще, не мудрствуя, сразу бросить на левом берегу артиллерию, обоз — да и большую часть армии заодно. Не думаю, что Наполеон на такое готов. Однако… — он вдруг умолк.
— Однако? — с нажимом повторил за ним Чичагов.
— Однако приказ Его Императорского Величества не оставляет нам выбора, — резко поменяв тон, холодно продолжил полковник. — Ослушавшись — вовек не оправдаемся, хоть самого Наполеона на аркане приведем со всеми его маршалами. Подчинимся же — упрекнуть нас будет не в чем. Такова была воля Государя — и вот документ о сем…
Ну, это он, понятно, не знал, что через пару дней чернила на доставленном мной письме выцветут без следа, а еще через сутки рассыплется в прах и бумага… Но, ясное дело, ставить командование Третьей Западной армии об этом в известность я не собирался.
