Опять удар. А сейчас-то за что? Ничего же не сказал! Или я прослушал очередной идиотский вопрос?
Удар. Удар. Удар. Темнота.
* **
— Имена членов Исполнительного комитета?
— Я… не знаю… никакого комитета…
Удар.
— Кто передал вам бомбу?
— Никто… Я же говорил…
Удар.
— В чем смысл нелепого маскарада с мундиром времен прошлого царствования? Это какой-то символ? Условный сигнал? Что?
— Нет никакого скрытого смысла…
Удар. Удар.
— Прекратить!
Кулак унтера неподвижно замер в сантиметре от моей давно уже превращенной в кровавое месиво скулы — контроль, которому бы позавидовал иной мастер восточных единоборств.
— Что здесь происходит?
Полковник суетливо обернулся на голос. Как смог, скосил туда глаза и я: в дверях стоял увешанный золотыми аксельбантами генерал — все того же, жандармского ведомства, будь оно неладно!
— Произвожу допрос злодея, ваше превосходительство, — вытянувшись, насколько только позволяла это сделать его незаурядная комплекция, доложил полковник.
— Ну и как успехи? — последовал вопрос.
— Покамест молчит, сволочь, — развел руками «мой» жандарм. — У них, в этой так называемой «Народной воле», сие — обычное дело! Ну ничего, он у меня еще соловушкой запоет…
— Оставьте нас, — скривившись, перебил его генерал. — Вон отсюда! — рявкнул он, заметив, что полковник не спешит исполнять распоряжение. — Все вон, живо!
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Полковник, унтер и весь допрос тихой мышкой просидевший в углу стенографист поспешно удалились. Дождавшись, пока дверь за ними с грохотом захлопнется, генерал неспешно подошел ко мне, встал, заложив руки за спину и с искренним интересом принялся меня разглядывать. Все, на что я оказался способен в ответ — ненадолго поднять на жандарма злые глаза — но скоро без сил уронил голову на плечо.
— Любопытный мундир, — помолчав с минуту, проговорил жандарм. — Что, сударь, машина времени сломалась? — спросил он затем с кривой усмешкой.
Вздрогнув, я снова взметнул взгляд на жандарма — тот как раз сунул мне под нос свою правую руку. На среднем пальце, почти незаметное для непосвященного, сидело кольцо. Точно такое же, как и то, что носил я сам.
Глава 24
г. Санкт-Петербург, 2 (14) марта 1881 года
3849-е санкционированное вмешательство в поток времени (сбой)
— Ну и объясните мне, любезный Алексей Дмитриевич, за каким, как у нас говорят, Уроборосом нашему Ордену понадобилось убивать Государя Императора? — сухо поинтересовался генерал.
— В наше время тоже так говорят… — на моем лице промелькнула легкая ухмылка, тут же, правда, изгнанная прочь болезненным спазмом.
Я возлежал на пуховой перине, со всех сторон обложенный подушками — буквально утопая в этом постельном великолепии. Мои скулы и подбородок были густо вымазаны какими-то едкими мазями, на лбу покоилась холодная повязка примочки, которую каждые полчаса меняла на новую молчаливая пожилая женщина в черных одеждах — про себя я называл ее «монахиней». Пахло спиртом, медом и какими-то травами.
В качестве обезболивающего меня поили горьким отваром, в котором я заподозрил было опиум (а чего еще прикажете ожидать от просвещенного XIX века?) и поначалу всячески пытался от него отвертеться, но меня успокоили, сказав, что это настойка из смеси белены, каннабиса и ивовой коры. Не то чтобы сие чудо народной медицины совсем не помогало — возможно, без него все было бы еще хуже — но малейшая попытка пошевелить головой все равно вызывала в моем мозгу взрыв бомбы — вероятно, подобной той, что предназначалась Александру II — а каждое произнесенное слово отдавалось в челюсти ударом когтистой лапы.
К тому же из-за последствий взрыва ли, а может, из-за упомянутой дурман-травы, мысли мои затейливо плутали и путались, когда же усилием воли я пытался хоть как-то сосредоточиться, это снова отдавалось болью — добро хоть не резкой, как при физическом движении, а тягучей и тупой, но «зато» долго потом не отступающей.
Однако выбора у меня не было — Осип Фомич (этим именем представился мне генерал) задавал вопросы, и на них нужно было отвечать — вроде как, в моих же интересах. А то, что, забываясь, временами я ронял фразы и не по делу — наподобие брошенной только что, о бытующей в Ордене поговорке — тут уже, вероятно, виной была моя нынешняя пришибленность — инстинкты срабатывали раньше, чем полусонный разум успевал сказать им свое «Стоп!».
— А что до Императора, — переведя дух, продолжил я, — то Орден тут ни при чем… Это все ваши местные революционеры постарались… Я там случайно оказался… И, толкнув бомбиста, по сути, Государя вашего спас… При естественном ходе дела царь должен был погибнуть — а ваш полковник… Добрейшей души человек, кстати, — не удержался я от едкого замечания. — Так вот, полковник проговорился, что Император выжил…
— Не судите строго господина Скуратова, — покачал головой Осип Фомич. — Он верный слуга царю и воспринял происшедшее как личное себе оскорбление. Ну и кое с кем другим его методы сработали исправно. Первый, выживший бомбист — некто мещанин Рысаков — уже много успел нам рассказать. Вас, кстати, он и в самом деле в числе заговорщиков не называет. Кстати, раз уж на то пошло, ответьте, для мня это важно: вы действительно дворянин? И капитан Евгений Радкевич, часом, не ваш предок? Встречал я его на турецкой войне…
— Сословия в России отменили в 1917-м… — решил я сконцентрироваться только на первой части вопроса. — Нет более ни дворян, ни мещан… Хотя нет, мещане, пожалуй, как раз сохранились… В каком-то смысле… Правда, наверное, мне не следовало вам этого рассказывать… — с запозданием сообразил я. — Да и вообще, наша с вами встреча — готовый рассадник парадоксов…
— Если хотите, верну вас полковнику Скуратову и навсегда забуду о вашем существовании, — усмехнулся генерал. — Хотя, после того, что вы рассказали о ликвидации в Империи дворянства… Нет, — вздохнул он, — такого точно не забудешь. Остается лишь надеяться, что все это — ради лучшего будущего.
— Ради лучшего будущего… — как заклинание повторил я девиз Ордена.
— А насчет парадоксов — не переживайте, — продолжил между тем Осип Фомич. — Пердимонокли, подобные вашему, уже случались — и, насколько мне известно, ничем страшным не обернулись. А известно мне, поверьте, немало…
— А какой у вас градус посвящения? — машинально спросил я.
— Уж наверняка повыше вашего, сударь, — хмыкнул генерал. — А у вас что, принято о таком спрашивать? В наше время подобный вопрос считается неподобающим.
— Извините, — пробормотал я. — Я не знал… У нас это в порядке вещей… У меня третья степень посвящения, — зачем-то добавил в конце.
