Это была своеобразная компания – грубоватые, заскорузлые водевилисты, постоянно спорившие между собой обо всем на свете: об искусстве, литературе, политике и о собственном ремесле. Критиковали все очень едко, но в остроумии им было не отказать. Они никого не щадили – особенно новичков, которые принимались важничать, кичась недавним успехом. Но друг за друга старики стояли горой, как настоящие товарищи.
Кальверо (в пору его расцвета) это старичье ценило очень высоко. Для них он оставался идеалом настоящего артиста. Когда-то он был “последним писком” лондонской сцены, но – если верить сплетням – его карьеру погубили вино, женщины и дурной характер. За ним закрепилась репутация склочника – несговорчивого и ненадежного человека, который запросто может не явиться на представление. А если и являлся, то в таком пьяном виде, что не мог выйти на сцену.
Кальверо никого не оставлял равнодушным: его или терпеть не могли, или любили. Однажды он пережил нервный срыв, и его положили в больницу. Когда он оттуда выписался, оказалось, что публика охладела к Кальверо: билетов покупали все меньше, а вскоре и вовсе никто не желал на него смотреть. Миновало три года со времени его последнего “звездного” ангажемента, и с тех пор он перебивался любой работой, какая подворачивалась: как говорится, играл роль “певца за кулисами”. Но делал он это под чужим именем – или вовсе предпочитал оставаться безымянным. Он ведь и вправду потерял имя.
И вот теперь, летним утром, когда Кальверо вошел в бар “Голова королевы”, мало кто узнал его: он сильно постарел, совсем поседел. В старые времена его появление послужило бы сигналом для общего веселья, обрадовался бы и сам хозяин. Но сейчас почти никто не обратил на него внимания, а если кто-то его и узнал, то лишь небрежно кивнул или просто бросил холодный любопытный взгляд.
Он стоял у стойки бара и тихонько потягивал свой молочный коктейль. На руке у него висела лакированная трость, а на голове красовалась старательно нахлобученная фетровая шляпа. Одежда на нем была опрятная, хоть и немного старомодная. То же самое относилось и к его ботинкам с замшевым верхом и слегка стоптанными каблуками. Чего у Кальверо было не отнять – так это сдержанного достоинства.
Час был еще ранний, и заведение заполнилось только наполовину. Кальверо, стоявший в одиночестве и дожидавшийся агента, привлек к себе внимание людей, сидевших в дальнем конце бара. Один из них, плотный мужчина лет пятидесяти, был репортером. Другой, примерно его ровесник, – актер Лоример. Об остальных ничего определенного нельзя было сказать.
– А это не Кальверо? – сказал один.
– Да, точно, – отозвался другой. – Постарел.
– Давно его тут не было.
– Да нет же – вчера был, в стельку пьяный, – возразил репортер.
– Как жалко, – заметил Лоример. – Великий комик когда-то был – лучше всех.
– А ты его знаешь? – спросил букмекер Раунтри.
– Ну да, я когда-то в одной программе с ним работал.
– И что он за человек?
– Не такой, как все, – сказал Лоример. – Он не очень-то любит общаться. Некоторым он нравился, а другие считали его снобом.
– Актеры никогда его не любили, – вставил репортер. – Больше того – они его ненавидели. Перед каждым представлением в него будто бес вселялся. Лучше было ему на глаза не попадаться.
– Подумать только, – сказал Лоример. – Еще пять лет назад по нему весь Лондон с ума сходил, а сейчас он не может найти работу.
– Ну, здесь он сам виноват, – заметил репортер. – Он слишком много себе позволял на сцене. И часто выходил вдребезги пьяным.
– Говорят, он становился смешным только после того, как клюкнет. И будто каждый вечер, перед выступлением, он выпивал целую бутылку бренди, – сказал кто-то.
– Да он бы тогда уже через неделю умер, – возразил Лоример.
– Ну, если судить по успеху у публики, – сказал репортер, – считай, он и так уже умер.
– Мне-то он никогда не казался смешным, – сказал еще кто-то.
– Да нет, когда-то он умел смешить народ, – не согласился Лоример. – Я работал с ним вместе в “Холборн-Эмпайр” недели за две до того, как его хватил удар. И публика тогда валялась от смеха.
– Я тоже видел его примерно в ту же пору. Это было жалкое зрелище, – сказал репортер.
Лоример рассмеялся:
– Наверное, он вышел на сцену трезвым!
И тут в бар “Голова королевы” вошел Клавдий – безрукий человек-диковинка. Он немного постоял, обвел помещение взглядом, а потом узнал своего старого друга Кальверо.
Клавдий был приземистый, уродливый человек с бочкообразной грудью, безрукий от рождения. У него было совершенно гладкое, безволосое лицо и жидкие, мышиного цвета волосы на голове. В театре он всегда держался особняком. Мало кто общался с ним близко, но несколько человек все же знали Клавдия как верного друга, учтивого и умного человека. И мало кто подозревал о том, что жизнь этого калеки богата чувствами. Это сказывалось и в его превосходном вкусе к хорошей литературе, и в интересе к морфологии. Особенно его интересовало строение тела и работа мышц – словом, все, что происходит под кожей. Кальверо сблизился с Клавдием из-за общего увлечения литературой, и они стали добрыми друзьями.
Много раз он заставал Клавдия за столом над книгой. Устав “перелистывать” страницы ногами, он делал это носом.
Когда Клавдий увидел Кальверо в “Голове королевы”, он даже не догадывался, как низко пал когда-то великий комик: последние пять лет Клавдий путешествовал по Европе и Америке и не мог следить за всеми новостями. Пока они стояли в баре и беседовали, до него стало доходить, что с Кальверо что-то случилось: об этом явно говорили обтрепанные манжеты его рубашки и отсутствие драгоценных украшений, которые раньше он любил носить. После того как друзья обменялись обычными любезностями, Клавдий спросил у Кальверо, чем он сейчас занимается.
– Сейчас – ничем. Знаешь, я болел… серьезно болел, – сказал Кальверо.
– Я слышал.
– Дела идут плохо, просто паршиво… Я сижу без работы уже три года. А когда за тобой гонятся волки, они не успокоятся, пока не разорвут тебя в клочья. Но унывать нельзя.
Клавдий очень удивился, когда услышал все это от Великого Кальверо.
– Я и не знал, до чего туго тебе пришлось, – сказал он.
– Ну ничего, я еще поднимусь на ноги, – сказал Кальверо. – Мне уже предложили выступать в театрах Макнотона. Осталось договориться об условиях. Кстати, я сегодня как раз встречаюсь с агентом. Мы договорились встретиться здесь, в двенадцать.
Как только он сказал это, часы над стойкой бара пробили половину. Кальверо поднял голову и увидел, что уже половина второго.
Клавдий смутился. Ему захотелось помочь другу, но как сделать это, чтобы не обидеть его?
– Знаешь, что… Надеюсь, ты считаешь меня своим другом и можешь мне доверять. Если тебе нужны, – тут он прокашлялся, – то есть я хочу сказать, если у тебя сейчас финансовые затруднения…
