– Нет. Почта для хозяйки, – сказал он, тщательно скрывая волнение.
В мюзик-холле “Мидлсекс” публика смотрела выступление Кальверо с вялым интересом. Кое-где изредка раздавались смущенные смешки. Его номер шел последним, и выступал он не слишком хорошо. От прежнего Кальверо ничего не осталось. Может быть, все дело в том, что он поменял имя. Он не был в этом уверен, но точно понимал, что прежнего задора в нем больше нет. Он опрометчиво решил не пить перед представлением, потому что захотел доказать самому себе, что способен быть смешным и без выпивки. А оказалось, что нет. Он безбожно переигрывал. И чем больше он старался, тем равнодушнее становилась публика.
А потом произошло ужасное… Один зритель поднялся с места… Потом другой, третий, и начался массовый исход. Кто-то – не без юмора – прокричал из оркестровой ямы: “Да ладно, старина, давай уже по домам расходиться!”
И Кальверо прокричал в ответ: “Отличная идея – спокойной ночи!”
И ушел со сцены. Это был единственный раз, когда он рассмеялся искренне. Кто-то зашикал, кто-то захлопал, раздались крики: “Вернись!” Но Кальверо уже ушел.
Он отправился прямиком в уборную, где заканчивали гримироваться двое других актеров. Ни один из них не сказал ни слова, когда вошел Кальверо. Но он знал: они знают о том, что случилось. И им неловко.
Один актер принялся тихонько насвистывать, а потом заметил, что ему жмут ботинки. У него был скрипучий голос, и Кальверо стало неприятно. У него упал гребень, и кто-то из актеров поднял его. Но Кальверо ничего не замечал. Он очнулся только тогда, когда они пожелали ему доброй ночи, выходя из гримерной. Он тоже произнес: “Доброй ночи”.
Редферн обещал зайти к нему после представления. Но так и не зашел. А Кальверо только испытал облечение: ему не хотелось сейчас никого видеть.
Он поспешил уйти из театра. Пережитое унижение просто раздавило его. Куда-то делись и самоуверенность, и уважение к себе. Начисто пропало все – кроме испуганной радости от того, что он, несмотря ни на что, жив. Ему хотелось забыть о театре и обо всем, что с ним связано. Хотелось забыть самого себя.
Кальверо бесцельно бродил по улицам, скользя пустым взглядом по витринам и напевая себе под нос увертюру из оперы “Дзампа”, которую он слышал краем уха этим вечером в гримерной. И, не в силах ничего поделать с этим привязавшимся мотивом, он без конца прокручивал его в голове.
Он очутился возле Вестминстерского моста и зашагал по нему. Остановился посередине моста, оперся руками на балюстраду и стал устало всматриваться в воду, которая жила своей – скрытной и призрачной – жизнью. Казалось, она улыбается ему какой-то сатанинской улыбкой, переливаясь мириадами отблесков – отражениями луны и фонарей с набережной. Кальверо перегнулся еще дальше через ограждения, чтобы лучше разглядеть черные шелковистые водовороты у быков моста. Закручиваясь в маленькие воронки, вода катилась дальше.
Еще не было двенадцати часов, а он прошел весь путь от “Мидлсекса” до дома, проплутав сквозь городской лабиринт. Теперь его покинуло ощущение полного отчаяния и пустоты. Он вернулся мыслями к Терри. Она наверняка ждет его. Ему стало больно и досадно. Он почти разозлился на нее: сейчас она становилась у него на пути, мешала ему упиваться своим несчастьем. Ему хотелось окунуться в эту пучину в одиночестве – и остаться там.
Постепенно он взял себя в руки. Ему почудилось, будто он родился заново. Только теперь он стал человеком без прошлого и будущего, зато с жаждой жизни. Почему – он сам не знал, знал только, что никогда не покусится на свою жизнь. Он машинально зашагал прочь от моста и двинулся в обратную сторону.
Когда он пришел домой, Терри ждала его: она приготовила рагу маллиган
[25]. Но Кальверо отказался от этого блюда. Он угрюмо подошел к окну и, выглянув на улицу, заметил, что ночь сегодня исключительно ясная. Его голос прозвучал замогильно, и Терри сразу это заметила. Вскоре он сел на стул и погрузился в задумчивость, барабаня пальцами по столу. Потом поднял голову и встретился глазами с Терри. Она улыбнулась, стараясь при этом не выражать никаких чувств.
– Мне бы хотелось, чтобы вы поужинали, – сказала она.
– Зачем? – отрывисто спросил он.
– У вас усталый вид.
– Мне совсем не хочется есть.
– А я приготовила ужин – он вкусный и горячий, – ответила она немного застенчиво.
Кальверо промолчал.
– Пока вас не было, приходил почтальон. Может быть, он принес письмо от Редферна. Наверное, оно у миссис Олсоп.
Кальверо не отвечал.
– Вы ее видели?
– Нет, – сказал он.
– Мне бы хотелось вам помочь.
– Никто мне не поможет! Со мной все кончено! Все, занавес!
– О чем вы?
– Все кончено…
– Что?
– Это случилось сегодня.
– Так значит… Но почему вы мне не сказали?
– Мне не хотелось, чтобы вы томились ожиданием вместе со мной.
– Но что именно произошло? – спросила она тихим голосом.
Кальверо мотнул головой.
– Меня не слушали.
Они немного помолчали, а потом Терри заговорила спокойным, обнадеживающим тоном:
– “Мидлсекс”… Это просто не ваша публика.
– Нет-нет… Что-то ушло навсегда.
– Не говорите так.
– Да! Я потерял уверенность в себе. Я боюсь зрителей. Я стоял там, как будто перед расстрельной командой! Это было ужасно… Сначала гробовое молчание, а потом шиканье! – У него перехватило дыхание. – Со мной никогда такого не было! Я же был любимцем публики… А тут услышал… – Кальверо бессильно умолк.
– Но они же вас не узнали!
Он покачал головой. Они снова помолчали.
– Я чего-то лишился. Я слишком постарел. Я разучился смешить людей.
Он оперся на стол, обхватив голову руками.
– Вспомните, что вы мне говорили, стоя у окна в сумерках… Вспомните, что вы мне тогда сказали: про могучую силу Вселенной, которая движет Землю и заставляет расти деревья! И эта же сила есть в вас – нужно только иметь смелость пользоваться ею!
Сама того не замечая, она встала со стула и подошла к нему.
– Вам пора последовать собственному совету – воспользоваться этой силой – и начать бороться… – Тут она остановилась и осознала, что произошло…
– Кальверо! – вскричала она. – Посмотрите! Посмотрите на меня! Я же хожу! Хожу!
