Тут в дверь постучался мальчик-посыльный и сообщил:
– Занавес поднимается.
– Ну вот, – произнес Кальверо с напускным добродушием. – Занавес поднимается. Не пропустите вторую часть. Она намного смешнее, чем первая. Бегите в ложу, беритесь за руки.
Когда он сказал это, в уборную вошел гример. Еве и Аддингтону больше ничего не оставалось, как уйти. В качестве прощального выстрела Кальверо добавил:
– …Да, Аддингтон! Обдумайте все хорошенько.
Конечно же, Ева с Аддингтоном больше не вернулись в свою ложу. А Ева больше не вернулась в квартиру Кальверо. Аддингтон явно все хорошенько обдумал и решил, что все-таки любит Еву.
Потом они встречались еще дважды – в адвокатской конторе, для обсуждения развода.
С тех пор Кальверо начал регулярно пить.
Здесь машинописный набросок “История Кальверо” заканчивается. Однако в более раннем варианте “Огней рампы” [каталожный номер в Архиве Чаплина ECCI00312563] этот текст все еще входит в повесть с пометкой “Старая разработка”. Он помещен непосредственно перед той сценой посещения Кальверо “Головы королевы”, где он встречается с Клавдием – безруким человеком-диковинкой. В том варианте история дополнена еще одной страницей в конце, так что сюжет доводится до того самого времени, с которого начинается история “Огней рампы”.
С тех пор Кальверо начал регулярно пить – не столько из-за разлуки с Евой, сколько из-за более глубоких психологических причин. Конечно, история с Евой обострила его невроз, но дело было еще и в том, что Кальверо старел. Его гример, некогда сам знаменитый клоун, говорил ему после выступлений, что в последнее время Кальверо “надрывается” – слишком усердствует на сцене. “Когда они видят, как ты обливаешься потом, они сидят и отдыхают, – говорил он. – Уж лучше пускай они работают, а ты будешь отдыхать”. Еще он говорил, что клоуна подстерегают две погибели: женщины и самокопание. “Чем больше ты думаешь, тем скучнее становишься”, – говорил он. “У меня была одна беда, – продолжал он. – …Я-то никогда ни о чем не задумывался. Мою карьеру комика погубили женщины. А вот ты – ты вечно о чем-то думаешь. Ты слишком серьезен”.
И гример был прав. У Кальверо была врожденная склонность к анализу и самокопанию. Ему необходимо было познавать и понимать людей, постигать их ошибки и слабости. Именно это помогало ему создавать свои характерные комические сценки. Чем больше он узнавал о людях, тем лучше познавал самого себя, и обретенные знания не слишком-то льстили ему. Поэтому он делался застенчивым, и ему требовалось довести себя до легкого опьянения перед выходом на сцену.
Такая напряженная работа неизбежно должна была привести к беде. Так оно и вышло. Рассудок Кальверо не выдержал. Он впал в беспамятство и куда-то пропал на несколько недель. Когда его нашли, оказалось, что у него амнезия.
Три года Кальверо продержали в специальном учреждении. Оттуда он вышел другим человеком. Он заметно постарел. Состояние его существенно подтаяло. И все же у него оставалось еще достаточно средств, чтобы скромно прожить некоторое время – по крайней мере, пока он не сможет вернуться на сцену. На этот раз он решил, что обойдется без стимулирующего воздействия бренди. Однако в тот вечер, когда Кальверо должен был появиться на сцене, он сломался. Он понял, что выпить ему необходимо. Он снова не мог пересилить страх перед появлением на публике. Но выпивка не помогла ему. Куда-то выветрился и смех, и остроумие, и былой пыл – и сам Кальверо это понимал. Он начал работать быстрее – и все же недостаточно быстро, потому что зрители начали покидать зал.
Вот так Кальверо окончательно потерял почву под ногами. Ему все реже давали ангажементы, а платили за выступления все меньше. И, наконец, ему совсем прекратили предлагать заказы на водевильные номера.
Прошло пять лет после неудачной попытки Кальверо вернуться на сцену в “Холборн-Эмпайр”. С тех пор его кое-как поддерживали на плаву постоянные двенадцатинедельные ангажементы, когда в “Друри-Лейн” проходил рождественский сезон пантомимы, но там он выступал отнюдь не как звезда, а как мелкая сошка среди множества клоунов.
Время от времени он брался за скромную работу в самых разных театрах, подвизаясь, как говорится, на третьих ролях. Как презирал он тех надменных актеров, для которых лишь создавал нужную атмосферу! Как мечтал исполнять их роли! Разумеется, берясь за черную работу такого рода, он никогда не выступал под собственным именем. Он предпочитал оставаться безымянным. Он ведь и вправду потерял имя. Но в “Голове королевы” он по-прежнему оставался знаменитостью. Там он общался с людьми, которые знали его в прошлом, – с водевилистами, актерами, агентами, критиками, жокеями и осведомителями.
После этого следует сцена в “Голове королевы”, где впервые появляется Клавдий.
Дэвид Робинсон
Мир “Огней рампы”
Как трясли дерево
“Подготовка к съемкам «Огней рампы», – писал Чаплин в «Моей биографии», – заняла полтора года”. Тут память подвела его. В действительности, начиная с того дня, когда он официально начал диктовать повесть “Огни рампы”, то есть с 13 сентября 1948 года, до начала работы в киностудии в ноябре 1951 года прошло больше трех лет. Так что времени на создание этого фильма ушло больше, чем на весь творческий график работы над “Огнями большого города”, который считается самым трудоемким и масштабным произведением Чаплина.
Хотя рабочие приемы Чаплина явно претерпели революционные изменения в связи с его переходом на фильмы с диалогами, а также в связи с более жестким послевоенным бюджетом, в целом творческий процесс оставался прежним. В 1936 году он говорил Жану Кокто, что фильм похож на дерево: стоит только потрясти его, и все, что плохо держится или висит зря, осыплется, а останется только по-настоящему нужное. Но у Чаплина на всех деревьях поначалу вырастало слишком уж много плодов. Во времена немого кино и процесс роста дерева, и процесс встряхивания происходили целиком и полностью в киностудии, причем по большей части прямо перед камерой. Каждый фильм снимался “фракциями” (это неправильное употребление слова было в ту пору в ходу и на других голливудских киностудиях, снимавших комедии). Каждый фрагмент обрабатывался и редактировался отдельно, и лишь потом снимался следующий эпизод. Часто эпизоды дорабатывались, хотя режиссер еще не имел четкого представления о том, какое место они в итоге займут в будущей киноленте. Процесс съемки “фракций” начинался с долгих, но непринужденных совещаний между Чаплином и его самыми верными помощниками. Они выдвигали и развивали идеи различных гэгов и трюков, а секретарь быстро записывал их – часто простыми закорючками на клочках бумаги.
Время от времени Чаплин созывал всех актеров и обслуживающий персонал, и самые многообещающие из этих идей сразу же испытывались перед камерой, затем их от дубля к дублю отполировывали и улучшали, а потом снимали заново, уже с учетом всех прошлых огрехов. Процесс этот продолжался до тех пор, пока Чаплин не оставался доволен, но даже тогда он мог позднее вернуться к какому-нибудь эпизоду и переделать его заново. Работа часто прерывалась – когда Чаплин оставался дома и в одиночестве обдумывал новые идеи. Ведь на него никто не давил: киностудия у него была своя, штат – постоянный, материалы для съемок фильмов – дешевые. На съемку “Золотой лихорадки” ушло 170 дней, но в целом период съемок растянулся на 405 дней. “Огни большого города” снимались 179 “чистых” дней, а общий съемочный период составил 683 дня.
