В 1968 году Чаплин рассказывал Ричарду Мериману: “На сцене я был хорошим комиком – по-своему. В разных представлениях. Но у меня никогда не было раскованности, которая нужна настоящему комику. Непринужденно болтать со зрителями – вот этого я никогда не умел. Мне слишком мешало то, что я был артистом. А артистизм для меня – это некоторая строгость. Да, строгость”.
Некоторые элементы самоанализа можно обнаружить в характеристике Кальверо (как и его предшественников – персонажей-танцоров). Достаточно обратиться к описанию сценического костюма Кальверо в повести “Огни рампы”, чтобы увидеть там черты автопортрета: “Их смешил его грим, его усики щеточкой, его маленькая шляпа-котелок, его чересчур тесный фрак, мешковатые штаны и огромные, не по размеру, старые башмаки”. Ведь это точь-в-точь костюм чаплиновского Бродяги – хотя в фильме Кальверо появляется уже совсем в другом костюме.
Кальверо мечтал об актерской карьере, о романтических ролях и “в глубине души… считал себя величайшим актером из всех живущих”. Сам Чаплин не видел ничего неподобающего в мнении, будто каждый комик мечтает сыграть Гамлета (такое мнение английский комик Эрик Сайкс считал “собачьей чушью: в хорошем комике Гамлета и так больше, чем в любом «нормальном» актере”). В повести и в ранних вариантах сценария “Огней рампы” есть довольно длинная сцена, где Кальверо устраивает для Терри подробный критический разбор монолога “Быть иль не быть” и сам декламирует его. В законченную версию фильма эта сцена не вошла: Чаплину пришлось дожидаться выхода “Короля в Нью-Йорке” (1954), чтобы произнести этот монолог с экрана.
В отличие от Кальверо Чаплин никогда не имел склонности к пьянству. Зато такая страсть водилась за его отцом. В последний раз, когда Чаплин видел его, тот выступал в баре-салуне “Три оленя” на Кеннингтон-роуд. А через три недели его увезли в больницу Св. Фомы, где он скончался от водянки. В повести “Огни рампы” остался отголосок этого события: “В одиннадцать часов вечера в баре-салоне «Белая лошадь» в Брикстоне
[122] Кальверо в самом разгаре судорожного веселья рухнул на пол без сознания, и его отвезли в больницу Святого Фомы”. Мы не знаем, что именно привело к пагубному пристрастию Чарльза Чаплина-старшего: может быть, просто повсеместное присутствие алкоголя в мюзик-холлах и вменявшаяся актерам обязанность изредка выпивать на глазах у зрителей, чтобы те тоже не забывали покупать выпивку? Или та же, что у Кальверо, потребность подстегивать и накачивать себя перед появлением на публике? А может быть, он (опять-таки, как Кальверо) заглушал спиртным боль, которую причиняли ему измены жены? В одном можно не сомневаться: в портрет и описание бедствий Кальверо вошло очень многое из биографии Чаплина-старшего. Конечно, Чаплин-отец был не комиком как таковым, а “певцом-изобразителем”, то есть он создавал оригинальные и хорошо узнаваемые образы с помощью своих песен, костюмов и игры. Как и сын, он, похоже, обладал талантом сталкивать смешное с серьезным.
Его профессиональная карьера была сравнительно короткой. Многие родственники Чаплина работали в сфере лицензионной торговли, и в переписи населения 1881 года значится, что 18-летний Чарльз работал барменом в отеле “Норткот” в районе Бэттерси-Райз, где его 26-летний брат Спенсер занимал должность управляющего. Потом он, по-видимому, перебрался в другие пабы, а поскольку у него имелись и хорошие внешние данные, и голос, то он наверняка стал петь на тех импровизированных концертах, которые часто устраивались в викторианских тавернах. К 1887 году он уже сделался профессионалом и довольно регулярно выступал в провинциальных мюзик-холлах, а в августе 1889-го дебютировал на лондонской сцене, в недавно построенном мюзик-холле “Королевский штандарт” (на месте которого позднее возвели театр “Виктория Пэлас”). К тому времени ему посчастливилось найти энергичного агента, Хью Дж. Дидкотта, и команду плодовитых и изобретательных сочинителей песен – Джона П. Харрингтона и Джорджа Ле Бранна. Его ждал большой успех. Вскоре он выступал уже в четырех самых престижных лондонских мюзик-холлах – в “Оксфорде”, “Кентербери”, “Трокадеро” и “Мидлсексе” – в течение одного вечера. В провинции он уже считался главным номером программы. Его популярность взлетела до таких высот, что издатели песенников теперь печатали его портрет – в виде цветной литографии – на обложках сборников. Он совершил успешное водевильное турне по Америке, но, похоже, по времени эти гастроли совпали с крахом его брака. В 1898 году, когда Ламбетский опекунский совет передавал маленького Чарльза и его брата Сидни на временное попечение Чарльза-старшего и его любовницы Луизы (этот период совместной жизни, длившийся полгода, оказался одинаково несчастливым для всех участников), сыновья обнаружили, что отец пьет – причем пьет крепко и постоянно. Списки мюзик-холльных программ, печатавшиеся в профессиональных журналах, свидетельствуют о том, что в последние два года жизни количество выступлений Чарльза Чаплина-старшего сократилось настолько, что, должно быть, он едва сводил концы с концами, даже игнорируя судебные постановления о выплате алиментов на родного и приемного сыновей. По-видимому, в начале 1901 года был наспех организован бенефис в его честь в таверне “Рога” в Кеннингтоне, а 29 апреля он умер в больнице Св. Фомы. Его взлет и падение отразились в рассказе о жизненном пути Кальверо. Уна Чаплин вспоминала
[123], что, становясь старше, Чаплин все больше задумывался о своих родителях и их взаимоотношениях. В более ранние годы он почти безоговорочно сочувствовал только матери: отец запомнился ему исключительно как пьяница, бросивший семью. В самом последнем по времени и самом полном рассказе о карьере старшего Чаплина – в дотошном исследовании Барри Энтони “Мюзик-холл Чаплина” (2012) – есть сходное наблюдение: “В своих драматических номерах он изображал самоотверженных и преданных людей. В жизни же он был угрюмым пьяницей и бабником”. Но с годами Чарльз-младший все чаще задумывался о покойном отце, и иногда ему казалось, что в каком-то смысле его тоже можно считать жертвой. “Судить о морали нашей семьи по общепринятым нормам, – писал Чаплин в «Моей биографии», – было бы так же неостроумно, как совать термометр в кипяток”. Еще до замужества, в возрасте 19 лет, миссис Чаплин родила мальчика Сидни; личность его отца с полной достоверностью так и не была установлена
[124], хотя сама мать, по-видимому, придумала для сыновей более или менее правдоподобную историю о том, как сбежала в Южную Африку с благородным господином средних лет и зачала от него Сидни. Когда Чарльзу было два с половиной года, миссис Чаплин бросила мужа, находившегося в тот момент в Америке, и стала сожительствовать с Лео Драйденом, быстро восходившей звездой мюзик-холла. От него она родила еще одного сына.
