Её рассказ создал такое драматичное напряжение, что я забеспокоился:
— И што потом?!
На щеке Леди Торнбер остался тонкий след от слёз:
— Погубила меня, я думаю, его улыбка… или, быть может, это был его доверчивый взгляд. Когда он поднял чашку к своим губам, его взгляд пронзил моё сердце, и я не могла просто смотреть, как он это выпьет. Я поймала его руку, и призналась в содеянном. Я всё ещё не осознавала свои истинные чувства. Я просто не могла позволить ему умереть. Когда он не разозлился на меня за содеянное, я сама вместо этого разозлилась на него. Я уже сказала ему уйти, ради него самого, но он отказывался слушать меня. Всегда был таким упрямым. Когда я спросила его, почему, он сказал то, что я запомнила навсегда. Он всегда был безупречно вежлив, но в тот день его терпение наконец истощилось: «Элиз, ты — самая глупая женщина из всех, кого я встречал, ибо ты не знаешь своего собственного сердца. Ты утверждаешь, что мир полон тьмы, и что все действуют ради своей собственной выгоды, но игнорируешь доводы своего собственного сердца. Ты любишь меня не менее пылко, чем любая женщина когда-либо любила мужчину, а я любил тебя с того первого дня, когда я пришёл сюда. В моей груди бьются два сердца, твоё и моё. Поэтому-то ты и не могла позволить мне отпить из той чашки. Глубоко внутри ты знала, что яд убьёт нас обоих». В ответ на это я разозлилась ещё больше, — продолжила Леди Торнбер. — Я назвала его глупцом, что любит шлюху, которая никогда не ответит ему взаимностью. Я осмеяла его чувства, и подшутила над цветами, которые он принёс. Я сказала все гадости, какие только могла придумать, чтобы спровадить его, но всё это время моё сердце плакало внутри.
Она приостановилась на секунду, уставившись мне в глаза:
— Знаешь, что он тогда сделал?!
Я покачал головой в энергичном «нет», отчего комната закружилась вокруг меня.
— Он снова взял чашку, и вмиг выпил её содержимое, сказав: «Если то, что ты говоришь — правда, то в этом мире нет для меня места, и я не буду в нём жить». Тут моё сердце наконец разбилось, и всё перевернулось с ног на голову. Я поняла, что он не только лишь притворялся человеком чести, он был именно тем, кем выглядел: честным человеком, слишком упрямым и глупым, чтобы выжить в жестоком мире, где мы жили, — сказала Леди Торнбер, остановилась, и промакнула глаза рукавом.
Я, с моей стороны, уже плакал, и был слишком пьян, чтобы меня это заботило.
— Ошень похоже на нево! — воскликнул я полным слёз и опьянения голосом. Она продолжила не сразу, сначала подождав, пока я верну себе самообладание.
Когда наши глаза высохли, она возобновила свой рассказ:
— После этого он отказывался принимать мою помощь, пока я не призналась ему в любви, что я и сделала, рыдая и лопоча забытым ещё в детстве, как мне казалось, образом. В тот день я вновь нашла своё сердце. Это было первым и величайшим его подарком.
— Што шлушилось потом? — мутно спросил я.
— Я засунула пальцы ему в глотку, пока его не вытошнило всем, что было в той бездонной яме, которая у него была вместо желудка, — без обиняков сказал она. — Потом он увёз меня. Обсуждения не было, он сказал мне собрать вещи — и всё. Пока я этим занималась, он спустился вниз, и договорился о выкупе у владелицы заведения моего контракта. При их разговоре я не присутствовала, но позже я выяснила, что к его предложению она отнеслась без особой радости. Она передумала лишь после того, как он пригрозил убить её и сжечь всё заведение дотла.
Это меня слегка удивило:
— Они ваш прошто отпуштили… так лежко?
— Официально — да, она отказалась от своих прав на меня, и я была свободна как ветер. Однако на самом деле всё было не так просто. Из-за моих знаний и обучения церковь никогда не могла меня отпустить, и из-за сложившихся обстоятельств у меня была возможность создать ужасную политическую проблему для двух самых могущественных домов в королевстве, не говоря уже о самой церкви, — сказала она, вздохнув. — Но Грэм этого и слушать не хотел. Он попросил моей руки, и я приняла его предложение. Я твёрдо решила, что если он не прислушается к голосу разума, то мы будем счастливы столько, сколько успеем, пока нашу проблему не «уберут».
Чем дольше тянулся этот рассказ, тем больше меня поражала сложность и трагичность её жизни. Мои старые представления о матери Дориана были полностью несовместимы с видавшей виды, порочной, сильной и прекрасной женщиной, о которой я только начал узнавать. В то же время мне было слегка грустно и потому, что у Дориана никогда не было возможности тоже услышать этот рассказ. Если кто и заслуживал знать об этом, так это он.
— Ты ждала, что их убийсы придут жа тобой? — спросил я, чтобы прояснить её утверждение.
— За нами обоими, — поправила она. — Они не могли себе позволить оставить в живых кого-то из нас. Я ждала, боясь каждой тени, пока Отец Тоннсдэйл не прибыл, и не занял пост в Замке Камерон. Вскоре он навестил Ланкастеров, и я знала, что он будет искать встречи со мной. Когда это случилось, он удивил меня предложением, которое позволило всем получить то, что они желали больше всего.
Я почувствовал, как при упоминании имени отравившего моих родителей священника внутри меня зародилось напряжение. Её поза также слегка сменилась — она напряглась, будто вспоминала что-то неприятное.
— И жаклюшалось оно в…?
— Я осталась на службе церкви, работая на внутри дома Ланкастеров в качестве шпиона и информатора. В обмен на это нам с моим мужем позволили мирно жить без всякого вмешательства или угрозы. Церковь действительно не хотела убивать нас обоих, поскольку это создало бы для них другие проблемы. Они знали, что Герцог Ланкастера возложил бы вину на них, и политическая расплата могла быть тяжёлой, — объяснила она.
Я был в шоке:
— Ты их предала?
Элиз Торнбер резко нахмурилась на меня:
— Следи за языком, Мордэкай. Я много грешила, и ты вполне можешь ненавидеть меня за некоторые из этих грехов, но мой рассказ ещё не окончен. Когда я закончу, тогда можешь решить, клеймить меня предателем или нет.
— Прошти меня, — быстро сказал я. Уже стало ясно, что крепкая выпивка ударила мне в голову, и мои эмоции стремительно переходили от одного края к другому.
— И с извинениями тоже не спиши, — печально добавила она. — Просто подожди, пока я не закончу. Когда мы со священником договорились, я пошла к Грэму, и призналась ему. Я ожидала, что он меня накажет, или прогонит, но вместо этого он представил меня перед своим лордом, Джеймсом, Герцогом Ланкастера. Он передал ему то, что я рассказала, и они вместе состряпали план по использованию меня на пользу Ланкастеру. Ну, я говорю «они», но на самом деле это было идеей Джеймса, — сказала она, остановилась, и посмотрела прямо на меня: — Когда ты решил поиграть в создателя королей, ты правильно сделал, выбрав его. Если кто в этом королевстве и мог занять место Эдварда Карэнвала и сохранить целостность нашей страны, так это он. В любом случае, я отклонилась от темы, — сказала она, прежде чем вернуться к своему рассказу. — С того дня моя жизнь круто поменялась. Я освободилась от страха, и довлевшая надо мной тень церкви больше не казалась такой ужасной. Время от времени я посылала Отцу Тоннсдэйлу отчёты о событиях в Замке Ланкастер, сперва позволив Дженевив их просмотреть. Она обсуждала их со своим мужем, и если они считали, что нечто следовало опустить, то я исключала это из своего отчёта, или меняла его в угоду им. Ирония в том, что именно это общение поначалу и сблизило нас, сделав друзьями за прошедшие годы. Время от времени меня вызывали поделиться моим знанием ядов. Я делала это различными способами, в основном — безвредными. Иногда я помогала лечить больных и раненных в Ланкастере. Я также делалась своими знаниями с Отцом Тоннсдэйлом. Его интерес, казалось, лежал в основном в области лечебных трав, но меня попросили также научить его рецептам нескольких наиболее смертоносных ядов церкви. В то время меня это особо не заботило, и Дженевив посчитала, что отказ поделиться с ним знанием может сигнализировать церковному руководству о том, что я более не была их верной слугой. В любом случае, он мог бы получить эту информацию из других источников в главном отделении церкви в Албамарле. Я была лишь наиболее доступным источником, — сказала Леди Торнбер, и замолчала, опустив взгляд.
