Проклиная собственную глупость, Даниэл отпустил внешний щит, и побежал. Будь он внимательнее к словам ведущего, Даниэл был бы готов к неожиданной атаке с телепортацией. Замедленная реакция стоила ему ценной возможности убить двух из трёх врагов. Теперь бой мог значительно затянуться.
Ястреб начал его доставать. Он летал слишком хорошо, чтобы Даниэл мог прицельно метать в него камни, и двигался слишком быстро, чтобы по нему можно было попасть какими-либо воистину мощными атаками Даниэла. Имея возможность сосредоточиться только на этом, он сумел бы убить мага Гэйлинов быстро, но Даниэлу приходилось постоянно двигаться, чтобы магам Морданов было труднее сосредоточить на нём свои собственные атаки.
«Здесь слишком много пространства», — осознал он. Мобильность его противников давала им большое преимущество на столь открытой местности.
Уклоняясь в сторону, чтобы избежать очередной атаки ястреба, Даниэл прочертил на бегу новую линию, разделив арену на две половины. Закончив с этим, он возвёл гигантский, пусть и относительно слабый, щит поперёк всего поля, деля его надвое. Ястреб был вынужден сменить курс, чтобы не врезаться в стену в полёте.
Морданы смеялись, игнорируя его щит, телепортируясь, чтобы присоединиться к своей союзнице в той половине арены, которую занимал Даниэл. Он продолжал бегать, и начертил новую линию, чтобы разделить их половину на две четверти. Каждый раз, делая новую линию, он уменьшал пространство для полёта ястреба. По мере того, как область становилась всё меньше, Даниэл отпускал более крупные щиты, в которых больше не было необходимости — они всё равно никак не влияли на мобильность магов Морданов.
Однако двое Морданов были вынуждены держаться близко от него. Их присутствие было необходимо, чтобы не дать Даниэлу убить их союзницу из Гэйлинов. Если бы они отступили на более открытую часть арены, то потеряли бы ястреба, и после этого матч быстро бы закончился.
Когда область, в которой был заперт ястреб, стала не больше тридцати ярдов в поперечнике, Даниэл остановился, создав вокруг себя маленький круглый щит. Этот щит отличался от тех, что он использовал в прошлом, ибо имел форму цилиндра, открытого сверху, и поднимавшегося до самого верха арены, где щит Ши'Хар не давал им сбежать. В то же время Даниэл запечатал остальную часть области, внутри которой находились другие маги.
Их атаки на его щит усилились, и один из них попытался убрать землю у Даниэла из-под ног, но тот уже создал под собой твёрдую платформу.
Прежде чем они смогли сделать что-то большее, Даниэл поджёг воздух в этой ограниченной области, превратив её в ад. Температура подскочила, хотя пламя не смогло коснуться ни одного из укрытых щитами магов, но Даниэл продолжал нагнетать жару. Десять секунд спустя жар стал настолько сильным, что маги Морданов были вынуждены телепортироваться прочь, не в силах обновить воздух внутри своих щитов.
Волшебнице Гэйлинов повезло меньше.
Как только бой свёлся всего лишь к двум против одного, всё стало гораздо проще. Более не испытывая нужды защищаться сразу от трёх мощных нападающих, Даниэл передвинуться в центра арены, и укрылся куполом, слишком маленьким для того, чтобы Морданы могли телепортироваться в него. Затем он поднял ветер, и заскрёб им по земле, создавая ураган из грязи и камешков. Это был один из его самых любимых способов разделаться с магами Морданов и Прэйсианов.
Потребовалась минута на создание скорости, достаточной для того, чтобы доставить им неприятности, но Даниэл не отступал, пока вся арена не наполнилась огромным циклоном воющего воздуха. Через несколько минут после этого он почувствовал, как его противники умерли.
Даниэл наслаждался радостными возгласами толпы. «Теперь это — моя жизнь», — думал он, более не испытывая совсем уж полное неудовлетворение. «Кровь моих врагов и моя музыка — это всё, что у меня есть… и иногда проводимое с Амарой время». Это была не та жизнь, какую он выбрал — та жизнь всё ещё преследовала его во сне, где он порой ухаживал за отцовскими овцами, и часто мельком видел зелёные глаза и рыжие волосы.
Тиллмэйриас поздравил его, и Гарлин вскоре повёл Даниэла обратно в его комнату.
— Скольких ты убил, прежде чем стал надзирателем? — спросил Даниэл.
Надзиратель нахмурился:
— Почти пятьдесят, Тирион.
Даниэл сразил более ста пятидесяти. В какой-то из дней своего первого года, он начал отмечать свои убийства, царапая чёрточки на одной из стен своей комнаты, но не мог быть уверен, скольких он убил до того, как начал вести счёт. В конечном итоге их количество могло уже быть ближе к двумстам. «Тиллмэйриас действительно планирует продолжать это, пока я не потерплю поражение».
— Но у них же наверняка однажды кончатся люди для посылания на убой. — Сколько у них могло быть человек? Эллентрэа была большой, но Даниэл провёл значительное количество времени, пытаясь оценить, сколько матчей случалось на арене каждую неделю. Он уже знал, что матчи устраивали лишь в один из дней, и что его матчи уже давно поставили на самое позднее время дня. «Всегда сберегают лучшее напоследок».
По очень грубому подсчёту, каждую неделю умирало как минимум семнадцать людей, а теперь уже восемнадцать, если они планировали и дальше выставлять против него по трое за раз. Семнадцать или восемнадцать — это была самая консервативная его оценка, само число могло быть и выше. Поскольку ему не позволялось наблюдать за другими матчами, он не мог быть уверен. «Даже если это лишь семнадцать в неделю, то в год получается почти тысяча человек».
— Как по-твоему, сколько людей они держат, Гарлин?
Тот странно посмотрел на него:
— Никто не знает.
— Скажи мне примерно, — сказал Даниэл. — Я знаю ещё меньше тебя.
Гарлин показал себя одним из наиболее умных людей, встреченных Даниэлом после попадания в Эллентрэа, но всё же был далеко не глубоким мыслителем. Взросление в загонах это гарантировало.
— Ты же позволишь мне послушать, когда мы вернёмся в твою комнату?
Под «послушать», он имел ввиду музыку. Помимо Амары, Гарлин был человеком, который был для Даниэла ближе всего к понятию «друг», и всё же он почитал необходимым убедиться в том, что Даниэл для него сыграет. Даниэл не знал, следует ли ему жалеть Гарлина за его недоверчивую природу, или жалеть себя за то, что он внушает так мало доверия. Такова была жизнь в Эллентрэа.
— Я сыграю тебе несколько песен, Гарлин, вне зависимости от того, дашь ты мне хорошие ответы или нет, — сказал он.
Надзиратель кивнул:
— В Эллентрэа много тысяч человек, многие из них — как та женщина, что приносит тебе еду.
— Сколько именно тысяч?
Гарлин нахмурился:
— Я не знаю, но более двадцати. Тиллмэйриас подсчитывает их каждый год, и я мельком слышал, как он это обсуждал однажды с кем-то из своих. На тот момент счёт был ближе к двадцати трём.
Даниэл некоторое время подумал над этим, прежде чем ответить:
