Центральную часть помещения занимали два больших мягких кресла со столиками рядом с ними, а вдоль стен стояли забитые книгами полки. В одном из кресел сидел человек, потягивавший чай из чашки, и поглядывавший на меня из-под оправы своих очков.
— Так лучше? — спросил он. Его лицо было знакомым, но я понятия не имел, кто он такой. Было такое чувство, будто мне следует знать его имя, но моя память на эту тему совершенно отсутствовала.
— Это всё не существует, — прямо сказал я.
Он кивнул:
— Как и ты, и твой мир, и даже я, если уж на то пошло. К чему ты клонишь?
Я поморщился. Я был не в настроении углубляться в эти философские дебри:
— Я сейчас не в духе для софистики. Кто ты такой? — потребовал я.
— Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, — сказал знакомый незнакомец.
— Иди на хер, — ответил я. — Я не терпел таинственных недоговорённостей от моего ныне покойного заклинательного двойника, Брэксуса, и уж тем более не буду терпеть их от тебя. Отвечай по делу, или вали отсюда.
Человек нахмурился, и поставил чашку на столик:
— Раз уж ты настаиваешь на том, чтобы вести себя неприятно — имени у меня нет. Доволен? Может, раньше оно у меня было, но я давно об этом забыл.
— Тогда что ты такое? — спросил я.
— Я мог бы сказать «Бог», но это на самом деле не подходит. Я также мог бы сказать, что я — это ты, но это не передало бы то понимание, которое тебе необходимо. «Сновидец» наверное подойдёт, но я предпочитаю думать о себе как об авторе, или, возможно, рассказчике, — ответил он.
Я раздражённо фыркнул:
— Автор бы придумал имя получше. Я буду звать тебя просто Тимом.
— Как хочешь.
— Итак, исходя из твоих слов, ты хочешь сказать, что мир — это лишь сон, который ты видишь. Верно?
Тим кивнул:
— Это — наиболее простое описание.
— А я тогда что? — спросил я.
— Часть этого сна.
— Какой же ты извращённый сукин сын, — обвиняюще сказал я, не трудясь скрыть свой гнев.
Он слегка ухмыльнулся:
— На самом деле не могу с этим спорить.
— Если ты — Бог, то ты в ответе за всё это — за всё страдание, за всё зло, за все смерти. Зачем ты насылаешь на нас это всё?
— Это так, — признался он. — Я также в ответе за твою семью, твою любовь, за каждый восход… за каждую каплю радости в твоей жизни.
Глядя на него, я почувствовал печаль, или, быть может, тоску, и любопытство начало брать надо мной верх:
— Главный вопрос — зачем. Зачем тебе всё это делать? Если ты настолько могущественный, то почему ты всё не исправишь? Зачем заставлять людей страдать?
— Хотел бы я дать тебе ответ, — ответил он. — Я целую вечность наблюдал за тобой, и за подобными тебе, и всё ещё не знаю ответа. Думаю, когда-то я надеялся, что это наблюдение наконец откроет мне тайну, но в какой-то момент я сдался. Я больше не верю, что ответ существует. Всё, что мы можем сделать — это по максимуму использовать то, что у нас есть.
Перед лицом того, кто заявлял о своём всемогуществе, я обнаружил, что от его ответа у меня кислый привкус во рту:
— Тогда забудь о вопросе. Ты всё ещё можешь что-то сделать. Ты мог бы искоренить страдания.
— А мог бы? — спросил он, улыбнувшись краешком губ. — Сам увидишь, когда придёт твоё время.
— Моё время?
Тим кивнул:
— То, что с тобой происходит — это не конец, по крайней мере — для тебя. Разрушение положит конец мне и всем моим своенравным, упрямым снам — кроме тебя. Оно также станет новым началом. Новый мир будет результатом твоих снов, а я, будем надеяться, наконец обрету покой.
С этими словами я наконец осознал его мотивы:
— Ты хочешь, чтобы я тебя убил. Вот, в чём всё дело, верно? Ты хочешь всё бросить, поэтому подталкиваешь меня устроить этот твой конец света.
Он вздохнул, затем взял чашку, и сделал ещё глоток:
— Я бы не стал утверждать столь категорично. Скажем так, я не против. Однако поскольку ты уже начал процесс, я не вижу причины откладывать его завершение.
Тут мне в голову пришло кое-что ещё:
— Значит, ты так сюда и попал? Ты когда-то был как я?
Тим пожал плечами:
— Наверное, хотя, если честно, мои воспоминания о прошлом времени в лучшем случае расплывчатые.
Пока я жевал губами, мне в голову пришла ещё мысль:
— Предположим, что это случится.
— Ещё как случится, — сразу же сказал он.
Я в нетерпении махнул на него руками:
— Предположим, я в это поверил, на минутку. Что если я воссоздам этот мир? Я смогу исправить все моменты, где ты облажался?
Он пристально посмотрел на меня, пронзая меня взглядом и вызвав внезапный укол печали в моём сердце:
— Что ты на самом деле хочешь спросить, так это то, можешь ли ты вернуть своих друзей, жены, отца, и всех, кого потерял.
Я ответил в свою защиту:
— Ну, в числе всего остального, но — да.
— Нет, не можешь, — честно ответил он.
— Почему нет?
— Когда ты ложишься спать, выбираешь ли ты свои сны? Можешь ли ты ими управлять? — отозвался он. Когда я промолчал, он продолжил: — Я тоже не могу.
Разволновавшись, он встал, и подошёл ко мне — его тело смазалось, его лицо изменилось, и передо мной стояла Пенни, глядя на меня сверху вниз:
— Думаешь, я смогла бы добровольно покинуть тебя, или наших детей? — Секунду спустя её место занял Дориан: — Думаешь, я стал бы добровольно страдать, если бы мог этого избежать? Или что я оставил бы Роуз другому мужчине? — Дальше появилось лицо, которое я видел лишь на картине — Элейна ди'Камерон, моя давно почившая мать. В её глазах стояли слёзы: — Разве я бросила бы добровольно моего единственного ребёнка?
Они появлялись и исчезали, один за другим, оставляя свои вопросы висеть в воздухе подобно обвинениям.
— Прекрати, пожалуйста. Довольно, — взмолился я. Боль в моей груди была невыносимой.
Его тело снова изменилось, и передо мной стоял Маркус. Вернувшись к своему креслу, он сел, и поднял чашку. Он понюхал её, затем с отвращением скривил губы. После чего махнул рукой, заставив чашку исчезнуть. Миг спустя её сменил бокал вина.
— Так-то лучше. — Он сделал большой глоток из бокала. — Если уж заниматься этим, то хотя бы под хорошую выпивку.
Сморгнув слёзы, я не мог не спросить:
— Это правда ты?
Ироничное выражение лица моего лучшего друга было именно таким, каким я его помнил:
