– Эй, вы только гляньте!
Все смотрят в щелку. В зале собрались человек тридцать – репортеры и фотографы. Все ждут пресс-конференции. Впереди телекамера с надписью на боку «ТЕМЗА-ТВ».
– А это – начало следующей главы, – объявляет Левон.
Даже пролески…
Такси отъезжает. Эльф смотрит на дом Имоджен и Лоуренса. Чемодан стоит у ее ног. Крыльцо увито цветущей жимолостью. Отцовский «ровер» стоит на подъездной дорожке, за Лоуренсовым «моррисом». Еще один автомобиль, наверное, родителей Лоуренса. После бессонной ночи в голове все путается, плывет: прощание с Дином и остальными в Риме, дорога в аэропорт; полет; лабиринт Хитроу; автобус до Бирмингема; такси… «Быстрее, быстрее…» А сейчас, перед самым домом, решимость улетучивается. «Что сказать Имми? Что сделать?» Апрельский день издевательски прекрасен. Где-то совсем рядом распевает дрозд. На ум приходит слово «тренодия». Когда-то Эльф знала, что оно значит, но теперь не помнит. «Подготовиться к такому невозможно, так что давай просто…» Она берет чемодан, подходит к двери. Шторы в спальне наверху задернуты. Эльф тихонько стучит в окно первого этажа. Может, Имоджен спит. В щелку между тюлевыми занавесками выглядывает мама. Совсем близко. Обычно в ее глазах вспыхивает радостный огонек. Но сегодня – не обычно.
Лоуренс, его родители, Беа и родители Эльф встречают ее в гостиной. Все говорят шепотом. Имоджен наверху. «Отдыхает». Лоуренс несчастен, надломлен и выглядит на пять лет старше, чем две недели назад, когда Эльф приезжала в гости. Она выражает ему соболезнования, мысленно корит себя за беспомощные слова. Лоуренс кивает. Отец Эльф и мистер Синклер всем своим видом выражают неуверенность в том, что же им следует выражать. Эльфина мама, миссис Синклер и Беа тихонько всхлипывают. У всех заплаканные глаза. Беа уводит Эльф на кухню.
– Марк только-только начал спать по ночам. В пятницу около полуночи Имми его покормила и уложила в кроватку. Потом они с Лоуренсом уснули. Имми проснулась в полседьмого, подумала, как хорошо, что Марк за ночь ни разу не проснулся, пошла к нему в детскую… – Беа зажмуривает полные слез глаза, вдыхает, выдыхает, вдыхает, выдыхает. Эльф обнимает сестру. – Ну и… Марк лежал в кроватке… не дышал…
Вскипевший электрочайник щелкает и выключается.
– Лоуренс вызвал «скорую», но… Было уже поздно. Имми вкололи успокоительное. Лоуренс сначала позвонил своим родителям, а они позвонили нашим. Мама с папой приехали вчера, а я – сегодня утром. Папа позвонил в больницу, куда… – Беа шумно сглатывает, – куда увезли Марка. Коронер сказал, что есть подозрение на порок сердца, но точно покажет только вскрытие, завтра или во вторник, в зависимости от… – Она на миг умолкает. – От того, сколько человек умрет в Бирмингеме за выходные. Прости, не знаю, как лучше сказать. Я всю ночь глаз не сомкнула.
– Я тоже. Успокойся.
Беа комкает бумажную салфетку.
– Мы их целыми коробками расходуем, одну за другой. О макияже думать не хочется.
– Ты видела Имми? – спрашивает Эльф.
– Сегодня утром, мельком. Ей очень плохо. Вчера она почти весь день спала. А когда не спит, то рыдает. Глотает валиум. Ненадолго вышла к маме, а так все время в спальне. Лоуренс с ней сидит. На всякий случай. Вчера я позвонила в «Лунный кит», где-то после обеда. Не помню. Часа в два. Бетани позвонила в агентство вашего итальянского промоутера, перезвонила мне, сказала, что оставила сообщение у секретаря в Риме… В чем дело, Эльф?
Эльф соображает, что Энцо Эндрицци знал о смерти Марка перед концертом в театре «Меркурио», но ничего не сказал. Чтобы не отменять выступление.
– Мне сообщили только в полночь.
– Ну, тут уж без разницы когда. Я заварю чаю. Тут где-то было печенье.
Шаги на лестнице. На кухню заглядывает Лоуренс:
– Эльф? Она тебя зовет.
Эльф стыдно, что Имми хочет видеть ее, а не Беа, маму или свекровь.
– Прямо сейчас?
– Отнеси ей тоже, – говорит Беа.
– Пусть поговорит с сестрой, – вздыхает миссис Синклер.
Эльф поднимается по забранной ковром лестнице. На двери детской налеплены буквы «М», «А», «Р» и «К». «Их больно видеть, а еще больнее – снимать», – догадывается Эльф. Она заглядывает в детскую. Две голубые и две розовые стены, над кроваткой подвеска с утятами, распятие в простенке, стопка пеленок на столике. Пахнет детской присыпкой. Плюшевый медведь по имени Джон Уэсли Хардинг – подарок Эльф – сидит на комоде.
«Марк умер». Он и все остальные Марки: малыш, осваивающий вертикальный способ передвижения; мальчишка, прогуливающий школу; подросток, готовящийся к первому свиданию; юноша, покидающий родной дом; муж, отец, старик перед телевизором, ворчащий: «Весь мир сошел с ума!»… Их никогда не будет.
Эльф опускает поднос на комод. Успокаивается. Выходит на лестницу, к двери спальни:
– Имми?
– Эльф?
Опустошенная, измученная, Имоджен полулежит на подушках. На ней ночнушка и халат. Волосы растрепаны. Впервые за много лет Эльф видит сестру без макияжа.
– Ты приехала!
– Да. Беа заварила нам чаю.
– Мм…
Эльф опускает поднос на прикроватную тумбочку, рядом с пепельницей и пачкой «Бенсон и Хеджес». Имоджен бросила курить три года назад.
– Я принимаю валиум, – произносит Имоджен тусклым, заторможенным голосом. – Это как марихуана?
– Не знаю, Имми. Я валиум не пробовала.
– Ты прямо из Италии?
– Да.
– Устала, наверное. – Она вяло указывает на кресло у окна. В этом кресле их мама кормила грудью Имоджен, Эльф и Беа. В этом кресле Имоджен восемь недель кормила грудью Марка.
Сквозь ромашки на шторах пробиваются солнечные лучи.
Эльф вспоминает, что нужно дышать.
– Не знаю, что в таких случаях говорят…
– «Соболезную…» «Как ужасно…» «Будто дурной сон…» Но чаще всего просто плачут. Даже папа заплакал. Это было так неожиданно, что я на миг перестала думать о Марке. Все так… так… Ой, прости. У меня с предложениями беда.
– Это от валиума. И от горя.
Имоджен закуривает и откидывается на подушки:
– Я снова начала курить.
– Ну, не мне тебя ругать. Сама курю по пачке в день.
– Оказывается, можно все слезы выплакать. Представляешь?
– Нет. – Эльф открывает окно, проветрить спальню.
– Вот как когда тошнит – блюешь-блюешь, пока ничего не остается. Со слезами точно так. Совсем как в песне «Cry Me a River»
[140]. Кто ее поет?
– Джули Лoндон.
– Джули Лондон. Век живи, век учись. Марк был в одеяльце с Винни Пухами, и когда фельдшер из «скорой» хотел его забрать, то я вцепилась и не отдавала. Руки не слушались. Как будто тогда это еще могло чем-то помочь. А где я была, когда его сердечко перестало биться? Здесь, в своей кровати. Спала.
