– Боже мой, это мистер Утконос!
– Можно войти?
Трикс изгибает бровь:
– И я тебя рада видеть.
«Надо было поздороваться».
– Извини. Привет. Рад тебя видеть.
Трикс впускает его в квартиру, захлопывает дверь.
– А я уже хотела было забраться в постель и рыдать, пока не усну. Думала, что поклонницы разодрали моего несчастного рыжего лиса в клочья и обглодали все косточки.
Джаспер вешает пальто на оленьи рога.
– Ирония.
– Надо же, Лондон научил тебя уму-разуму.
Джаспер снимает ботинки.
– Сарказм?
– Ох, боюсь, такими темпами ты скоро станешь совсем нормальным!
– Этого опасаться не стоит.
Трикс наполняет два бокала ромом со льдом.
Часы на полке показывают пять.
На часах Джаспера – без трех минут полночь.
– Они давно стоят, – говорит Трикс. – От времени слишком много шума.
Они садятся на диван, каждый – на свой краешек, подтягивают ноги, смотрят друг на друга.
– Proost, мистер Утконос.
– Proost.
Ром обжигает горло.
– Как тебе «Парадизо»?
– Концерт прошел хорошо, а вечеринка была чересчур. Я незаметно сбежал.
– Ваш альбом продается, как свежая сельдь, – с руками рвут. В Миддельбурге де Зуты спешно созвали экстренный совет директоров. Твой отец, наверное, обратится к акционерам: «Скелет из семейного шкафа играет на гитаре по телевизору, в передаче „Фенклуп“. Какова наша официальная позиция по этому вопросу?» А ваш басист – просто загляденье.
– На самом деле он не такой высокий, как выглядит по телевизору.
– И все вы, похоже, очень дружны.
– Когда играешь с кем-то в одной группе, то хорошо всех узнаешь.
– Как родных и близких?
– Я в этом плохо разбираюсь. Наверное, да. Дин живет у меня. Он обо мне заботится. Напоминает, если я что-то забываю. Грифф бесстрашный. Его ничего не пугает. Он умеет жить. Эльф как сестра. Ну, я так себе представляю. Она хорошо понимает людей. Как ты. По-моему, все трое и Левон, наш менеджер, знают про мою эмоциональную дислексию. Но мы это не обсуждаем. Они меня прикрывают, если возникает такая необходимость.
– Это очень по-английски… – Трикс закуривает турецкую сигарету. – А на что это похоже – известность и слава?
– В «Парадизо» меня все время об этом спрашивали, а когда я отвечал: «На самом деле я не знаменитость», то становились… какими-то непонятными.
Поразмыслив, Трикс говорит:
– Наверное, они думают, что ты считаешь их недостойными того, чтобы делиться с ними своими ощущениями.
– Действительность совсем не такая, как выдумки.
– А когда это имело значение?
Джаспер допивает ром и глядит сквозь толстое донышко бокала на пламя свечей, на скошенные стены, занавеси, электрокамин, на индийскую богиню, выдувающую дым благовоний.
– Мне очень не хватает твоих лекций по антропологии, Трикс.
– Но это же ты пересек Ла-Манш, уплыл искать свою судьбу и оставил меня, несчастную, горевать в одиночестве.
«Правда? Я уехал, а она горевала? Нет – она улыбается».
– Ирония.
Ее ступня легонько подталкивает его ногу:
– Возьми с полки пирожок.
Серп луны светит в окно мансарды, на кровать под самодельным балдахином. «Небесное тело бессмертно, – говорит Джаспер луне, – но оно никогда не заключит в свои объятья другое тело».
– Хорошо, что вы приехали на гастроли в конце марта, – говорит Трикс. – В апреле я переезжаю в Люксембург. Навсегда.
– Почему?
– Выхожу за люксембуржца. Ты – мое последнее увлечение.
«Надо сказать „поздравляю“».
– Поздравляю.
– С чем? С тем, что я выхожу замуж? Или с тем, что ты – мое последнее увлечение?
– С тем, что… – «Она шутит?» – что ты выходишь замуж.
– Давно пора. Я не молодею.
– Да, не молодеешь.
Трикс поеживается. Улыбается.
– Что? Что в этом смешного?
Трикс накручивает прядь Джасперовых волос на палец.
– Ни ревности, ни «да как ты могла?», ни лишних расспросов… Ты почти идеальный мужчина.
– Мало кто из женщин с этим согласится.
Трикс издает какой-то звук – наверное, скептический.
– Интересно, откуда ты научился этой штуке… с языком?
Джаспер вспоминает Мекку, ее комнату над фотоателье. «А в Америке все еще вчера».
– А как же твой магазин?
– Продала его Нику и Харму. Они обещали по-прежнему разыскивать редкие пластинки в Бразилии и предоставлять скидки бедным студентам консерватории.
– Амстердам без тебя будет совсем другим.
– Спасибо, но Амстердам этого даже не заметит. Город очень изменился. Помнишь, как мы с тобой по ночам мечтали о будущем? А как пытались испортить свадебную церемонию принцессы Беатрикс? – Трикс проводит пальцем по ключице Джаспера. – А бесплатные белые велосипеды? Теперь их никто не чинит. Все думают, мол, пусть другие этим занимаются. Или перекрашивают их в черный цвет и забирают себе. В общем, «прово» сворачивается. Теперь появились новые революционеры, которые не любят шуток. Вопят в рупоры, цитируют Че Гевару, будто росли с ним в одном дворе: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», «Не разбив яиц, омлета не приготовишь» – и все такое. Как будто позвоночник демонстранта, череп полицейского или окно старушки – то же самое, что яичная скорлупа. Нас, утопистов, потеснили те, кто предпочитает бутылки с зажигательной смесью. А я не желаю принимать в этом участия.
– А кто же будущий мсье Трикс ван Лак?
– Коннозаводчик. Постарше меня, не то чтобы Адонис, но у него хватает денег, чтобы стать моим женихом, хватает ума, чтобы по достоинству оценить умную женщину, и хватает житейского опыта, чтобы не обращать внимания на мое прошлое. – Трикс щелкает Джаспера по кончику носа. – Разумеется, его матушка не одобряет. Обозвала меня выскочкой. Я в ответ заявила, что она сама та еще попрыгунья, даром что с кислородным баллоном. Ничего, мы с ней сойдемся.
Рубиново тлеет кончик благовонной палочки. Сандаловое дерево.
– Ты каждый день будешь ездить верхом, – говорит Джаспер.
– Я каждый день буду ездить верхом, – соглашается Трикс.
Джасперу, на грани нервного срыва, предстояла двенадцатичасовая морская переправа в сопровождении верного Формаджо; затею не одобрял доктор Белл, но горячо поддерживал директор школы Епископа Илийского, утверждая, что в свое время ему, тогда шестнадцатилетнему кадету, пошел на пользу свежий морской воздух. Джаспер, изнуренный непрекращающимися попытками Тук-Тука свести его с ума, был не в силах выразить собственного мнения. Дедушке Джаспера отправили телеграмму. Он должен был встретить внука в порту Хук-ван-Холланд. Много позже Джаспер сообразил, что больше всего директор опасался, как бы безумие не настигло его подопечного на территории школы. Предпочтительнее, чтобы это произошло подальше от Свофхем-Хаус, где-нибудь в другой стране. Доктор Белл вручил Формаджо какие-то таблетки, на случай если состояние Джаспера резко ухудшится. В Гарвич их отвезли на машине. На полпути состояние Джаспера резко ухудшилось. Тук-тук-туки теперь звучали беспрерывно. Таблетки купировали приступ, но не остановили атаку. Джаспер и Формаджо взошли на борт парома «Арнем». Море штормило. Друзья сидели в салоне второго класса. Формаджо отходил от Джаспера только для того, чтобы выбросить за борт очередной пакет рвотных масс. Какие-то солдаты, на пути в Западную Германию, сначала беззлобно подтрунивали над блюющим Формаджо, над бледным как смерть Джаспером и над их дурацкой школьной формой, но потом сжалились: «Вот, глотните, бедолаги». Армейская фляжка. Чай с джином, для укрепления здоровья. «Арнем» подошел к причалу под вечерним небом. Солдаты пожелали им удачи, и мир их проглотил. Grootvader Вим ждал в «ягуаре», на стоянке, где потом построили новое здание таможни. «Я не забуду вашей доброты, – сказал он Формаджо по-английски и пояснил Джасперу: – Мы поедем прямо в лечебницу, неподалеку от Вассенара. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Ты теперь в Голландии…»
