Джаспер спускается по лестнице из квартиры Трикс, направляясь к Графграверсграхту. К десятому или двенадцатому лестничному пролету он начинает понимать, что его тело все еще в кровати, на четвертом этаже, но во сне он приближается к подземному туннелю. Там ждет старуха. Она подносит палец к губам – ш-ш-ш! – показывает на отверстие в стене. Джаспер заглядывает в него. За стеной – склеп, или каземат, или и то и другое. Тук-Тук, в церемониальном облачении, сидит на китовой челюсти: в одной руке у него нож, в другой – берцовая кость. Кость испещрена зарубками. «Как Робинзон Крузо, – думает Джаспер. – Ведет счет дням на необитаемом острове». Их взгляды встречаются. Внезапно срабатывает какой-то механизм, и Джаспер с Тук-Туком меняются местами. Теперь Джаспер – узник в самом глубоком подземелье Тук-Тукова разума, откуда не спастись и не сбежать. Даже в смерти оттуда не выбраться. Глаз за стеной – Тук-Туков глаз – исчезает. Джаспер остается в одиночестве, и теперь ему целую вечность придется водить ножом по кости, как смычком по скрипичным струнам…
…и в голове Джаспера раздается пронзительный визг металла. Он просыпается в постели Трикс под скрежет трамвайных колес за окном. Сердце колотится. Он понемногу приходит в себя, с облегчением осознает, что больше не заключен в подземный склеп. Трамвай проехал, и теперь слышно только тихое дыхание Трикс, шуршание дождя по амстердамским крышам, вздохи парового отопления в доме 81 на Графграверсграхт и шорох уходящей ночи. Трудно отличить одно от другого.
«Мы верим, что любимые не причинят нам боли…»
Колокола Остеркеркa бегло вызванивают пять печальных нот. Джаспер набрасывает коричневый махровый халат Трикс и плетется в ванную. Мази, баночки с кремами, бутылочки лосьонов. Избегая смотреть в зеркало, Джаспер ополаскивает лицо. Он ощущает то, что хочется назвать «болью перемен», но не знает, есть такое чувство или нет. Он заходит на кухню, съедает апельсин. Ставит чайник на плиту и снимает его с огня, прежде чем вода закипает, чтобы свисток не разбудил хозяйку квартиры. Садится с кружкой чая за стол Трикс. Серебряный конь смотрит на Джаспера опаловым глазом. В прошедших часах похоронены строки. Джаспер осторожно начинает раскопки.
Песни, лица, славы морок —
Круговорот кошмарен.
Невозможный этот город
Не вполне реален.
Врач, профессор, льстец и плут,
Наркодилер, мистик, вор
У ворот рая ждут…
Я сбегу через забор.
Ночь могильщиков, синий луч,
Трель звонка, в доме ни звука,
Ступени, мгла, волшебный ключ…
Лис всегда входит без стука.
Дым стамбульских сигарет,
Лед и пламя в бокале стыли…
А часам хода нет,
Мы их дважды заводили.
Глаз серебряного коня,
Индостан благоухает…
Ты, как никто, понимаешь меня,
Того, кто других не понимает.
Ты легко, как птица, спишь.
Звон зари, далекий гул…
Беглецов тревожит тишь,
Вот я глаз и не сомкнул.
Что за бес – мучитель мой?
Нож, зарубки на кости…
Колдовской дозор ночной
Мне в одиночестве нести…
Откати камень
В зал регистрации Римского аэропорта, в сопровождении шестерых патрульных, входит капитан полиции, снимает темные очки и обводит взглядом толпу. Дин представляет себе перестрелку между итальянскими полицейскими и бизнесменами у стойки «Аэрофлота», которые все до одного – кагэбисты. Крики, кровь, хаос. Дин уворачивается от пуль, спасает синьорину в розовом жакете. Всех кагэбистов перестреляли. Король Италии награждает Дина орденом. Синьорина в розовом знакомит Дина со своим отцом, у которого замок на вершине холма и сто акров виноградников. «До сегодняшнего дня у меня не было сыновей…» – растроганно говорит итальянец, обнимая бравого сына Альбиона.
Тем временем к капитану полиции присоединяется фотограф.
Лицо у того знакомое. Ну конечно! Это он фотографировал группу в гостинице. Он замечает Дина, Гриффа, Джаспера и Левона, указывает на них пальцем. Капитан шагает к ним, патрульные следом, рассыпавшись клином. «Явно не за автографами…»
– Э-э-э… – тянет Дин. – Левон?!
Левон разговаривает с администратором за стойкой.
– Минуточку, Дин.
– У нас нет минуточки.
Капитан останавливается рядом:
– Вы – группа «Утопия-авеню»?
– В чем дело? – спрашивает Левон.
– Я – капитан Ферлингетти, из Финансовой полиции. Что здесь? – Он тычет пальцем в кожаную сумку у Левона на груди.
– Документы. Ценности.
– Откройте, – приказывает капитан.
Левон повинуется.
Капитан вытаскивает из сумки конверт:
– Что это?
– Две тысячи долларов. Гонорар группы за четыре выступления. Законный гонорар. Наш промоутер, Энцо Эндрицци…
– Нет. Это незаконно. – Капитан засовывает конверт в карман. – Все вы. Со мной. Сейчас. Есть вопросы.
Ошарашенный Левон не двигается с места. Все стоят как пригвожденные.
– Что?
– Concerti
[110] в Италии, доходы в Италии, налоги в Италии.
– Но у нас все документы в полном порядке. Вот, взгляните. – Левон разворачивает бухгалтерскую ведомость на итальянском. – Это от нашего промоутера. Официальное подтверждение…
– Нет, – заявляет капитан Ферлингетти. – Недействительно.
Левон спрашивает уже совсем другим тоном:
– Значит, мы должны раскошелиться?
– Тогда арест. Прямо сейчас. Мне все равно. – Капитан что-то говорит администратору по-итальянски. Дин слышит слово «passaporti»
[111].
Испуганный администратор протягивает паспорта. Дин тут же хватает их и сует себе в карман.
Капитан Ферлингетти подступает к Дину:
– ОТДАЙ!
У Дина наметанный глаз на продажных копов.
– Наш рейс через полчаса. И мы на нем улетим. Вместе с нашими деньгами. Так что…
Боль в паху раскалывает Дина напополам. Зал регистрации кружится волчком. Скула впечатывается в пол. Перед глазами взрывается сверхновая – вспышка фотоаппарата. Левон возмущенно протестует. К Дину возвращается зрение. Фотограф примеривается сделать еще один снимок. Дин изворачивается ужом и лягает фотографа. Пластмасса, стекло и челюсть хрустят под каблуком. Вопль. Дина пинают сапогами. Он сворачивается клубком, защищая руки и пах.
