Жажда знания впервые пробуждается у человека, когда он видит значительные явления, привлекающие его внимание. Чтобы внимание это сохранилось на более продолжительное время, должен обнаружиться более глубокий интерес, который мало-помалу все более знакомит нас с предметами. Тогда только мы замечаем великое многообразие, напирающее на нас нестройной массой. Мы вынуждены разделять, различать и снова сопоставлять; благодаря этому возникает в конце концов порядок, обозрение которого более или менее удовлетворяет нас.
Чтобы осуществить это, хотя бы до некоторой степени, в какой-нибудь области, необходимы усидчивые и систематичные занятия. Вот почему мы находим, что люди предпочитают каким-нибудь общим теоретическим воззрением, каким-нибудь способом объяснения просто устранить явления, вместо того чтобы дать себе труд изучить единичное и построить нечто цельное.
Опыт установления и сопоставления цветовых явлений был сделан только два раза: первый раз Теофрастом
[7], второй – Бойлем
[8]. Настоящему опыту не откажут в третьем месте.
Ближайшее рассказывает нам история. Здесь мы заметим только, что в истекшем столетии о таком сопоставлении нечего было и думать, так как Ньютон положил в основу своей гипотезы сложный и производный эксперимент, к которому искусственно сводили, педантично расставив их вокруг, все остальные навязывающиеся явления, если их не удавалось замолчать и устранить: так пришлось бы поступать астроному, которому вздумалось бы поместить в центр нашей системы Луну. Ему пришлось бы заставить двигаться вокруг второстепенного тела Землю и Солнце с остальными планетами и путем искусственных вычислений и представлений прикрывать и разукрашивать ошибочность своего первого допущения.
Пойдем теперь, не забывая того, что было сказано в предисловии, дальше. Там мы приняли за данное свет, здесь мы делаем то же самое с глазом. Мы сказали, что вся природа раскрывается посредством цвета зрению. Теперь мы утверждаем, хотя это и звучит несколько странно, что глаз вовсе не видит формы и только свет, темнота и цвет составляют вместе то, что отличает для глаза предмет от предмета и одну часть предмета от другой. Так из этих элементов мы строим видимый мир и тем самым создаем возможность живописи, которая в состоянии вызвать на полотне видимый мир, гораздо более совершенный, чем действительный.
Глаз обязан своим существованием свету. Из безразличных животных вспомогательных органов свет вызывает к жизни орган, который должен стать его подобием; так глаз образуется с помощью света для света, чтобы внутренний свет выступил навстречу внешнему.
Нам приходит при этом на память древняя ионийская школа, которая все повторяла с такой значительностью, что только подобным познается подобное; так же и слова древнего мистика, которые мы передадим в таких рифмах:
War’nicht das Auge sonnenhaft,
Wie könnten wir das Licht erblicken?
Lebt’nicht in uns des Gottes eigne Kraft,
Wie könnt’uns Göttliches entzücken?
[9]Это непосредственное родство света и глаза никто не будет отрицать; но представить их себе как одно и то же является уже более трудным. Будет, однако, понятнее, если сказать, что в глазе живет покоящийся свет, который возбуждается при малейшем поводе изнутри или снаружи. Силой воображения мы можем вызывать в темноте самые яркие образы. Во сне предметы являются нам в полном дневном освещении. Наяву мы замечаем малейшее внешнее воздействие света; и даже при механическом толчке в этом органе возникают свет и цвета.
Но, быть может, те, кто привык придерживаться известного порядка, заметят здесь, что мы до сих пор еще не высказали ясно, что же такое самый свет. От этого вопроса нам хотелось бы вновь уклониться и сослаться на наше изложение, где мы обстоятельно показали, как цвет является нам. Здесь нам ничего не остается, как повторить: цвет есть закономерная природа в отношении к зрению. И здесь мы должны допустить, что человек обладает зрением и знает воздействие природы на него: со слепым нечего говорить о цветах.
Но чтобы не показалось, что мы уж очень трусливо уклоняемся от объяснения, мы следующим описательным образом изложим сказанное: цвет есть элементарное явление природы, которое раскрывается зрению и обнаруживается, подобно всем прочим, в разделении и противоположении, смешении и соединении, передаче и распределении и т. д. и в этих общих формулах природы лучше всего может быть созерцаемо и понято.
Этот способ представлять себе предмет мы никому не можем навязать. Кто найдет его удобным, каким он является для нас, охотно примет его. Так же мало у нас желания в борьбе и спорах отстаивать его в будущем. Ведь с давних пор было несколько опасно говорить о цвете, так что один из наших предшественников решается сказать: когда быку показывают красный платок, он приходит в ярость; философ же начинает бесноваться, как только заговоришь с ним о цвете вообще.
Чтобы дать, однако, некоторый отчет о нашем изложении, на которое мы ссылаемся, мы прежде всего должны показать, как разделили различные условия, при которых появляется цвет. Мы нашли три рода явлений, три рода цветов или, если угодно, три аспекта, различие которых можно выразить словами.
Прежде всего мы рассматривали цвета как принадлежащие глазу и основанные на его действии и противодействии; затем они привлекли наше внимание сами по себе, как мы подметили их на бесцветных средах и с помощью этих последних; наконец они заинтересовали нас, поскольку мы могли рассматривать их как присущие предметам. Первые мы назвали физиологическими, вторые – физическими, третьи – химическими цветами. Первые неуловимо мимолетны, вторые преходящи, но все же на время сохраняются, последние отличаются большой прочностью.
Разделив и разграничив их по возможности в таком естественном порядке ради дидактического изложения, мы достигли в то же время того, что получился непрерывный ряд, где мимолетные цвета связаны с временными, а последние, в свою очередь, с постоянными, и таким образом вначале так тщательно проведенные разграничения оказались вновь упраздненными для более высокой ступени созерцания.
Вслед за этим, в четвертом отделе нашей работы, мы дали общее выражение всему, что высказывалось до этого о цветах, находящихся в разнообразных, особых условиях; здесь, собственно, и дан набросок будущего учения о цветах. В настоящую минуту мы, забегая вперед, скажем лишь следующее. Для возникновения цвета нужны свет и темнота, светлое и темное, или, чтобы пользоваться более общей формулой, свет и не-свет. Непосредственно около света возникает цвет, который мы называем желтым; другой возникает непосредственно около темноты, его мы обозначаем словом «синий». Эти два цвета, если взять их в самом чистом состоянии и смешать между собою так, чтобы они находились в полном равновесии, создают третий цвет, который мы называем зеленым. Но и в отдельности из этих двух цветов может возникнуть новое явление, когда они сгущаются или затемняются. Они приобретают тогда красноватый оттенок, который может достигать такой высокой степени, что первоначальный синий и желтый цвет с трудом можно признать. Однако самый яркий и чистый красный цвет можно, преимущественно в физических случаях, получить, соединив оба конца желто-красного и сине-красного. Вот живое воззрение на явление и возникновение цветов. Но можно также рядом со специфически законченным синим и желтым цветом принять законченный красный и получить регрессивно, путем смешения, то, чего мы достигли прогрессивно, посредством интенсификации. С этими тремя или шестью цветами, которые легко включить в один круг, единственно и имеет дело элементарное учение о цветах. Все остальные, до бесконечности меняющиеся оттенки относятся больше к прикладной области; их место – в технике живописца, маляра, вообще – в жизни.
