– Когда мне было двенадцать, меня едва не изнасиловал латинос, – сказала Энн. – Все случилось на стоянке гипермаркета, где я ждала родителей. Зря я вышла из машины. Мой отец из консерваторов; он всегда носил с собой оружие…
– Как и Вы, – заметил Марк, положив руки на талию Энн.
Девушка кивнула, и продолжила:
– Он застрелил этого типа, и поставил крест на своей карьере. Я едва смогла поступить в Вест, хотя изначально планировала поступать в Колумбийский университет.
– Вы возненавидели мужчин? – спросил Марк, поднимаясь ладонями по спине Энн.
– Я возненавидела слабых мужчин, – ответила Энн. – Не таких, как мой отец. Меня таскали к психологу, который учил меня ненавидеть отца, рассказывал о недопустимости насилия – а я…
– А Вы решили, что насилие вполне приемлемо, – продолжил Марк. – И искали мужчину, способного взять на себя ответственность не только за себя, но и за Вас. А в Вашем окружении таких не было. Вокруг были одни затравленные гей-френдли-мен с комплексом вины за чужие грехи и решительностью средневековой монашки. И тогда Вы сами решили стать мужчиной – таким, какого хотели видеть рядом с собой…
– Откуда вы знаете? – спросила Энн.
Марк не ответил; его руки легли на ее плечи, легонько нажимая, указывая, что делать дальше. И Энн его поняла.
Запрокинув голову, подставляя лицо струям душа, Марк чувствовал, как у него вырастают крылья. Огромные, мощные черные крылья, которые он не мог развернуть в своей толерантной клетке. Эту политкорректную тюрьму без запоров и замков Марк ненавидел всеми фибрами души.
Теперь клетка была сломана, стены тюрьмы рухнули, и Марк был очень за это благодарен Гарри Фишеру. Умрут миллионы? Пускай, если с ними сдохнет эта мерзкая толерантность, гадкая политкорректность, лицемерная любовь к меньшинствам, отвратительная диктатура слабых…
11 июня 2026 года
муниципальная больница экстренной помощи Ричмонд, Вирджиния
– Пока все это кажется мне не рациональным, – сказал Борис. – Ты говоришь, что ты частица, но я вижу тебя так, словно ты настоящий…
– Можешь даже потрогать меня, – улыбнулся Ройзельман. – Или понюхать. Разрешаю даже укусить. Уверяю тебя – впечатления будут более, чем реалистичными. Правда, есть с тобой я не стану, тем более, что нет у тебя ни меда, ни рыбы.
– Ты говоришь загадками, – сказал Борис угрюмо.
– У каждой загадки есть разгадка, – Ройзельман отошел от Бориса и присел на корточки, как это делают бразза в бедных кварталах. – Ты всю жизнь занимался вирусами, но задавался ли ты вопросом, что такое вирус?
– Нет, – честно признался Борис, осторожно садясь на пол; пол, по крайней мере, здесь, казался чистым. – Я генетик и микробиолог, а не философ.
– Ты прав, вопрос, скорее, философский, – согласился Ройзельман. – И стороной его обходят многие, если не все. Является ли вирус формой жизни или нет? Даже это наши «ученые» сказать не могут. Теорий хватает, на практике – пшик. Но это и не важно. Ближе всего вирус соотносится с такой структурой, как ДНК. Его единственное видимое предназначение – передача наследственной информации, отличной от той, которую несет организм. Как будто кто-то пытается переписать геном живых существ, внести в него нечто новое…
– Кто-то? – переспросил Борис. – Но кто?
– Какая разница? – отмахнулся Ройзельман. – Кто-то. Может, и вообще никто. Мы говорим, что «мороз рисует узоры на окнах», но мороз ничего не рисует. Просто так причудливо замерзает водяной пар. Но сколько написанных человеком картин вдохновили эти нерукотворные узоры! Человек несовершенен. По сути, мы, на сегодняшний день, представляем собой эволюционный тупик. Когда-то я поставил себе целью найти выход из этого тупика. Признаться, не успел, но не теряю надежды…
– Кхм, – задумчиво кашлянул Борис. – Говорят, Вас казнили, а труп разобрали на донорские органы. В подобном состоянии как-то странно на что-то надеяться.
– Но сейчас я говорю с тобой вовсе не из загробного царства, – оценил его иронию Ройзельман. – То есть, что-то у меня уже получилось, а с учетом того, что я никогда не складывал все яйца в одну корзину, остальное тоже может сработать. Ты считаешь человека эдаким «обществом» из клеток, объединившихся ради достижения разумности. Взгляд, конечно, очень варварский, но верный, по крайней мере, в принципе. В твоей парадигме мозг – это некий процессорный элемент нашего тела. Это так. Мы строили компьютеры по тому же принципу, по которому собран наш мозг – множество процессоров-нейронов, образующих синаптические связи. Это работает… до определенного предела. Русские уже его достигли, на суперкомпьютере «Урал-21». Но есть и другой путь.
Представь себе, сколько в мире компьютеров. Сколько микропроцессоров – не только в десктопах и ноутбуках, но и в телефонах, планшетах, читалках, умных часах, кофеварках, пылесосах, холодильниках… Все это многообразие связано в единую Сеть – Интернет. Одна из концепций создания искусственного интеллекта заключалась в том, чтобы создать программу, объединяющую всю эту мощь в единое целое, и направить на решение одной-единственной задачи…
Не получилось, хотя идея была недурна.
Масса человеческого мозга – возьмем по максимуму, полтора килограмма. Из этой массы на сознание работает примерно пятая часть, все остальное обслуживает процесс. Мы думаем тремястами граммами мозга, и этой массы нам хватает, чтобы расшифровывать геном, летать в космос и многое другое.
В твоем теле около пяти килограммов крови – сейчас немного больше, но это не беда. Из них ферментов крови – около двух килограммов, остальное плазма. Твой мозг – это суперкомпьютер, разработанный по первому принципу. Но что, если добавить к нему еще одни – по второму принципу?
– Это как? – не понял Борис.
Точнее, он не то, что не понял – какая-то мысль кружила у него в голове. Янус, синтетический вирус, соединяющий в себе формы ДНК и РНК… Вирус, как средство переноса информации, но ведь…
– Пришлось, конечно, перестраивать всю твою кровеносную систему, – признался Ройзельман. – Отсюда и твоя так называемая «смерть», не закончившаяся погребением.
– То есть, я был мертв? – уточнил Борис.
Ройзельман встал и покачался, разминая затекшие ноги:
– Смотря, что считать смертью. Твои травмы были несовместимы с жизнью, без реанимационных мероприятий, которые тебе и должны были проводить, вот только все вокруг начали дохнуть по непонятной причине, и врачам стало не до тебя. Но рядом с тобой был я. Выражаясь высоким штилем, смерть ассистировала мне в деле твоего лечения. Мы с ней ввели тебя в танационную кому
[2]. Кровоток остановился, но мои маленькие частицы уже пропитали твои ткани, и работали над их восстановлением. Срастить кости, залечить травмы внутренних органов, и все это время поддерживать функциональность всего остального… они работали, как хирурги во время эпидемии – без сна, отдыха и смены. За всем не уследишь – поверхностные ткани начали разлагаться. Но, кстати, ты быстро нашел способ привести их в порядок, когда пришел в себя.
