Правительственная система Навсат не только отслеживала местоположение судов – воздушных, надводных и подводных, чьи размеры превышали десять футов, но и предсказывала их вероятный курс. Или выкладывала тот, что заявили «добросовестные» судовладельцы.
– Тебя здесь ничего не удивляет? – спросил Гарри.
Он явно знал, что Тед умеет читать такие карты. Впрочем, это было немудрено – особый специалист аналитического отдела ЦРУ, коим Тед являлся, хотя мог бы уже возглавить и саму «шарагу в Лэнгли», конечно, разбирался и в более замысловатых системах предоставления информации.
– Только то, что судов очень мало, – ответил Тед. – Позавчера еще свободного места от курсов не было, карту приходилось по слоям просматривать.
– Это как раз неудивительно, – отмахнулся Гарри. – Старый свет закрылся, как ракушка. Наши натовские партнеры моментально согласились на управление Москвы, как только узнали, что у нас беда. Даже поляки – повоняли, но согласились. Все их суда получили приказ возвращаться. Наши и те, что идут обратным рейсом, гонят к Азорам, они там карантинную стоянку устроили.
– Оперативно сработано, – сказал Тед, выпуская дым из ноздрей. Табак был с Кубы, его Тед любил больше, чем доминиканские и гвианские подделки. – А что самолет?
Объяснять, о каком самолете идет речь, не пришлось.
– Стартовал, – ответил Гарри, опуская взгляд, – но пропал с флайт-радара между Чикаго, Детройтом и Индианополисом. Почему – не понятно, но я догадываюсь – кто-то из экипажа был с Янусом. Так что накрылся мой проект медным тазом, хотя…
Фишер поднял глаза и встретился взглядом с Тедом:
– Тэдди-бир, могу я быть с тобой откровенным? – спросил он. Тед кивнул, – но тогда ты тоже ответишь мне на мой вопрос, идет?
– Договорились, Гарри, – сказал Тед. – Впрочем, напомни мне, когда я тебе лгал последний раз?
– На втором курсе, – улыбнулся Фишер, – когда сказал, что у всех русских член длиной в шестнадцать дюймов или больше.
Тед картинно округлил глаза:
– А ты проверял?
– Нет, конечно, – признался Фишер. – Но ведь это же чушь… или нет?
Тед смотрел на Гарри с покер-фейсом, но потом расхохотался:
– Конечно, чушь, дружище. Так что ты хотел меня спросить?
– Сначала рассказать, – ответил Гарри. – Ты мою историю знаешь, конечно, и лучше других. Знаешь, к чему я стремился всю жизнь. Не только к вечной молодости – никому не интересно быть вечным клерком. Я хотел власти.
– А зачем тебе власть? – спросил Тед, затянувшись, и задерживая дым в себе.
– Для того, чтобы… – Гарри словно подыскивал нужные слова, – чтобы не жить по чужим правилам. Почему кто-то должен решать за меня? Моя жизнь – мои правила. Но скоро я понял одну простую истину – один ты ничего не добьешься. Я собрал вас, но потом осознал, что и этого мало.
Мало стать самым жирным куском закваски. Важен не только субъект, но и объект власти. Ты помнишь двадцатый, когда демократы и республиканцы, стараясь побольнее уесть друг друга, выпустили джинна из бутылки? И к чему мы пришли? Страной правят меньшинства, страна прогибается под эти меньшинства. Мы потеряли все свое влияние, все величие. Нас никто не воспринимает всерьез. Америка – стареющий дядюшка, впадающий в маразм. Когда-то он был крутым ковбоем, но теперь у него дрожат коленки, а внучатые племянники плюют ему на спину. Такую страну мы строили для себя? В такой стране мечтали жить?
И самое смешное – я прекрасно понимаю те самые меньшинства. Я бы даже сочувствовал им. Я сам – еврей, ашкенази, а мой род можно проследить до Аарона, брата Моисея. И я знаю, что такое антисемитизм. Что такое, когда тебя угнетают просто потому, что ты родился не таким, как они. Ты ничего им не сделал – ты просто родился, но они уже ненавидят тебя.
Я могу поставить себя на место афроамериканца или даже гея, но на этом месте я вижу то, что не видят они. «Положительная дискриминация» не делает нас лучше. Мы все те же, презираемые и используемые, просто временно сверху, но в этой борьбе ты всегда можешь оказаться на лопатках, в угоду скалящейся толпы. Такое уже было – в середине прошлого века. Кто-то очень умный сделал весь мир своим личным гладиаторским цирком. Я могу быть самым богатым человеком в США, я могу стать Президентом, могу посещать собрания в Богемской роще или останавливаться в отелях Бильдербергского клуба, но я все равно для них – дрессированная обезьяна. Мы все – дрессированные обезьяны.
Сегодня ты в цепях, завтра – подкуриваешь сигары от тысячедолларовой купюры с Флойдом
[9], а послезавтра – опять в оранжевом, и те, кто вчера становились перед тобой на колени, с гоготом поливают тебя водой из шланга. А я не желаю быть «калифом на час»! Не хочу быть обезьяной в зоопарке, понимаешь? Я – еврей, ашкенази, я по субботам хожу в синагогу… иногда. Но это мое личное дело. Мои личные правила. Я не хочу быть членом какой-то группы, я хочу быть собой. Для этого мне нужна власть, но не опереточная власть короля с картонной короной, а вся ее полнота.
Мир нуждается в чистке, но больше всего в ней нуждаются сами Штаты. Я сделал все, чтобы костлявые пальцы моего детища дотянулись до заплывшего жиром горла тех сволочей, которые считают нас своими марионетками. Не русские, не китайцы наши главные враги, а потомственные республиканцы, наследственные демократы, их карманные армии, газетные лизоблюды и прочие подпевалы и подтанцовщики.
– Внезапно, – сказал Тед, выпустив струю дыма вверх. – Ты задумал революцию?
– Нет, – ответил Фишер. – Все революции – это только очередные обезьяньи бои. Я задумал ликвидацию. Как это… люстрацию, вот! Причем, в древнеримском смысле этого слова – путем сакральной жертвы. Я позаботился о том, чтобы «пациент номер ноль» оказался в нужное время, в нужном месте… и в нужной компании. И понеслись над страной ласточки с горящей паклей…
– А Россия? – спросил Тед.
– Далась тебе та Россия, – ответил Фишер. – Хотя, естественно, я использовал их опыт. То, как они сохранились в девяностых. Конечно, perestroika – это не вирус, но результат был похлеще иных эпидемий. Моя страна – это Америка…
– И ты ее убиваешь, – спокойно сказал Тед.
– Когда мы срезаем с винограда сухие ветви, мы его не убиваем, – ответил Гарри. – На сухих побегах, порой, остаются зеленые листочки, но это не повод оставлять такой побег. Листочки усохнут, а лоза не только не принесет плода, но и погубит здоровые ветви.
Они замолчали. Тед курил с непроницаемым лицом; Гарри прилег на борт лодки, подперев голову локтем. Он ждал.
– То есть, это не случайность, – медленно сказал Тед. – Ты сам все просчитал и подготовил. Зная тебя, скажу, что все было проделано блестяще. Не говорим о моральном аспекте. Человек смертен. Но вот что мне интересно – какой реакции ты ждешь от меня? Думаешь, я стану тебя осуждать? За последние сто лет ЦРУ убило больше американских граждан, чем все разведки внешнего мира вместе взятые. Мы уничтожили Кеннеди и Трампа, мы обрушили башни-близнецы, не говоря уж о прочих мелких шалостях, вроде Уотергейта или… не важно. Я стану осуждать тебя – я, человек с лицензией на убийство? Если я войду в кинотеатр с миниганом и устрою форшмак из зрителей, объяснив это служебной необходимостью – любые стражи порядка возьмут под козырек и постараются побыстрее меня забыть.
