Вместо этого он крепче прижал ее к себе, и коснулся губами ее чуть приоткрытых губ. Они были сухими, но мягкими и теплыми.
Борис вспомнил, что не так давно Клодия была мертва. Что его поцелуй вернул ее к жизни.
Она говорила, что чувствует себя обязанной ему. В других обстоятельствах, Борису было бы это по душе. Он любил, когда должны ему. Но сейчас…
Сейчас ему хотелось, чтобы между ними не было никаких долгов. Чтобы не было Ройзельмана, подглядывающего за ними изнутри.
Чтобы их поцелуй был просто поцелуем…
20 июня 2026 года, Атлантика, направление Норфолка, борт яхты «Стигма-3»
Переживания Джинны Теду были близки и понятны. Она беспокоилась о своих детях, переживала, что слишком мало уделяла им внимания все это время, а теперь и вовсе может их потерять…
Да, общечеловеческие трагедии нас трогают только тогда, когда они касаются кого-то из близких людей. Пока эпидемия убивает абстрактных Джонов и Джейн Доу, она для нас – только источник новостей… в лучшем случае. А в худшем – во время эпидемии коронавируса тотализаторы принимали ставки на то, сколько заболеет в разных городах и странах, сколько умрет. Сейчас ставки делать было некому, только и всего.
Но стоит костлявой руке заражения коснуться кого-то из наших близких – и абстракция обретает очень мрачную конкретику. И вот тогда нам становится не до ставок, не до смешных мемов – мы понимаем, что беда пришла, и начинаем осознавать, насколько мы бессильны перед этой бедой…
Теду не в чем было упрекнуть себя, как отца – кроме, разве что, развода. Но даже развод у него с женой был без скандала, без трагедий, и по Хельге он не ударил. Тед сделал для этого все, и у него получилось. Во всяком случае, он не видел никаких свидетельств обратного. В остальном у него отношения с дочерью были столь хороши, что, когда встал вопрос о ее будущем – в профессиональном смысле, из всех дорог она выбрала ту, по которой шел ее отец.
Да и ее парень – Тед не мог не замечать, насколько Роберт Уоллес был похож на него самого в молодости. Несмотря даже на то, что происходил из довольно обеспеченной семьи. Его предки, конечно, тоже были эмигрантами – но они прибыли из Шотландии еще в те времена, когда Великобританией правила королева Виктория, еще даже не вышедшая замуж за Альберта. Уоллесы стали миллионерами еще до Великой депрессии, из этого рода вышло несколько конгрессменов и сенаторов…
Но парнишку это не испортило. Из всех своих учеников Тед всегда выделял Роберта – как самого прилежного, сообразительного и ответственного. И самого отважного. И когда Хельга начала встречаться с ним, Тед почувствовал радость. Он знал, что с Робертом Хельга будет как за каменной стеной.
В общем, Тед не мог себя ни в чем упрекнуть… и все-таки упрекал. Его дети рисковали, ввязавшись в его игру. А ведь Хельга, как оказалось, была беременна! Получается, он рискнул не только дочерью, но и внуком. Если бы он знал это раньше…
«То что? – спросил его холодный, как сталь, внутренний голос разведчика. – Ты поступил бы по-другому? Ты мог поступить по-другому? У тебя был какой-то выбор?»
Тед хотел попробовать связаться с детьми. Просто узнать, что у них все нормально. Конечно, не только это – Роберту надо было передать информацию, очень важную для их дела. Но важнее всего было просто услышать голос дочери. Удастся ли им когда-нибудь еще увидеться?
При первой же возможности Тед улизнул «покурить», но уединиться ему вновь не удалось.
В астрологию Тед не верил, но в тот день звезды явно сошлись так, что ему пришлось превратиться из порядочного «человека в сером костюме» в жилетку для утешения близких друзей.
– Кажется, мой мостик становится популярным местом, – заметил Тед, привычно освобождая от целлофана очередную сигару. – Тебя угостить, или как?
– Или как, – буркнул Гарри. – Свои покурю. Могу, кстати, сам тебя угостить, если хочется чего-то полегче твоей портативной смолокурни.
– Я к ней уже привык, – ответил Тед. – Ты просто покурить вышел, или…?
– Или, – признался Гарри, протягивая ему огонек зажигалки. – Так уж получилось, что с тобой я могу быть откровенным, Тедди-бир. Все остальные видят во мне вожака. А что такое быть вожаком, еще Киплинг писал. Стоит тебе промахнуться – и все. Нет, не набросятся, не убьют – просто пойдут в разнос. А «Стигма» выживет, только оставаясь единым целым. Я не могу показать слабость. Я не могу сомневаться. Иначе сомневаться начнут все. Пока я в силе – они идут за мной, но, если я ослабею – разбредутся.
– А это так страшно? – больше всего Тед любил первые две затяжки, и тщательно их смаковал. – Может быть, не всем хочется быть богами?
– А по-другому никак, – пожал плечами Гарри. – Мир жесток, в нем ты или бог, или лох, а посредине ничего.
– Не знаю, – пожал плечами Тед. – Я всегда был номером три, и это не доставляло мне беспокойства.
– Ты не был третьим номером, – ответил Гарри. – Только по списку. Ты не в стае, Тедди-бир, ты всегда был одиночкой. Попутчиком, союзником. Всегда играл свою игру. Но я рад, что нам с тобой всегда было по дороге.
– Так что же тебя тревожит, Гарри? – спросил Тед. – То, что ты заварил самую крутую кашу в истории, переплюнув самого Ройзельмана, великого и ужасного?
– Если бы, – с досадой сказал Гарри. – По всему выходит, что Лев все это сам и спланировал, а я просто повелся. Я не хотел всего этого! Я вообще не хотел, чтобы применяли РНК-версию. Я хотел Янус-ДНК, тот, что дает вечную молодость. Что позволит мне вернуть утраченное время… Тед, я успел очень мало. Я даже не понял, зачем все это. Я не нашел главное – самого себя. Я был кем-то, но не тем, кого зовут Гарри Фишер. Я вообще не знаю, кто это. Нам говорили, что на востоке люди порабощены коллективным сознательным – они воспринимают себя как часть чего-то: церкви, партии, народа. Я нашел в себе силы от этого освободиться – и что я обрел? Проклятую пустоту, бездну, которой я настолько неинтересен, что она на меня даже не смотрит…
– Может, именно потому, что ты избавился от всего, что составляло твое «я»? – осторожно спросил Тед. – Мы не можем знать, как мы выглядим, до тех пор, пока не увидим свое отражение в зеркале. Мы не можем сказать, какие мы, пока не найдем себя в обществе других людей.
– Для меня таким обществом всегда была «Стигма», – Гарри выбросил за борт окурок и тут же достал новую сигарету. – А потом я понял, что «Стигма» – просто призрак. Старина Мелкин воспитал нас индивидуалистами. Мы все пытаемся отразиться друг в друге, но нам нечего отражать…
Тед затянулся и подумал, что зря никто из них не догадался захватить с собой бутылку бренди. Дым сушил легкие:
– Раз уж мы с тобой философствуем… – сказал он. – Ты ищешь бессмертия, но ты не понимаешь, что смерть человеку необходима. Вечная жизнь – это вечный день сурка, и, рано или поздно, ты начнешь бросаться на окружающих. Когда тебе все осточертеет, ты найдешь утешение в насилии, и, чем дальше, тем более жестоким оно будет, пока ты не превратишься в кровожадное чудовище. Ты уже переступил черту, Гарри. Выражаясь в спортивных терминах, заступил ее, пока случайно. А что будет дальше? Когда ты обретешь свою вечную жизнь? Когда станешь богом? Не будешь ли ты богом тьмы?
