– Конечно, хорошо, – согласился Тед. – А почему, кстати?
– С Ройзельманом его армия действует, как единый организм, – пояснил Гарри. – В этом ее сила, но в этом и ее слабость. Если выбить Ройзельмана из колеи, у армии расстроится управление, и она из грозной волчьей стаи превратится в отару овец на бойне, на этом и строится наш с Алеком расчет.
– Хорошо, – согласился Тед. – Но, если Ройзельман понимает, где его ахиллесова пята, зачем он ее сует прямо в муравейник?
– Чтобы выманить меня, – объяснил Фишер. – Он повышает ставки, как в покере. Без меня вы тоже ничего с ним сделать не сможете. В мире есть только два человека, знающих, как работать с Янусом – Борис и я. Если он уничтожит меня – у вас тоже нет никаких шансов.
– Тогда почему бы мне не пойти самому? – спросил Тед. – Зачем подвергать тебя риску?
– Ты так обо мне беспокоишься, папочка, – криво улыбнулся Гарри. – Потому, что на тебя он не клюнет. И да, Тед, я рассчитываю на твою ЦРУ-шную подготовку. Ты должен достать Бориса.
– Завалить ботана-микробиолога? – фыркнул Тед. – Да это проще, чем у ребенка отнять конфетку.
– Упс, – сказал Гарри, – вот только вместо ботана ты встретишь совершенную машину убийства. Ройзельман уже неделю модифицирует парня изнутри, и каких прибамбасов он в Бориса понапихивал, одному Богу известно…
Над шоссе пронесся вертолет – низко-низко, и как-то странно неуверенно.
Фрэнк вздрогнул, машина вильнула.
– На ловца и зверь бежит, – обрадовался Гарри. – Ну что ж, карты мы сдали, ставки сделали, поедем вскрываться. Фрэнк, нам еще далеко?
– Сейчас свернем, пять минут – и мы на месте, – ответил Фрэнк.
Было видно, что он совсем не рад подобной перспективе.
21 июня 2026 года, г. Стенфорд, Вирджиния, дом Бориса
Многие люди живут, не думая. Борис в этом почти не сомневался. Он так часто сталкивался с человеческой глупостью и недалекостью, что был практически уверен в этом.
И только сейчас он понял, как трудно это – не думать.
Думать было нельзя. Когда твой враг, твой тюремщик сидит в тебе, когда он может контролировать твои движения – думать нельзя. Особенно нельзя думать о том, что ты собираешься сделать.
Он взял с полки в кладовой пару контейнеров для перевозки специальных реагентов – родом эти контейнеры были из фишеровской лаборатории и полностью исключали любую утечку биоматериала.
Система обеспечения дома, рассчитанная на четверть века автономной эксплуатации, не подвела. Работало все – охранные системы, холодильники, изоляция «красной зоны»…
…и виварий. О виварии думать было можно. Живых животных в нем не было, но Борису они и не были нужны. Ему нужно было кое-что из оборудования.
Об оборудовании думать было нельзя.
Интересно, считал ли Ройзельман в его памяти план дома? И, если да, насколько внимательно изучил?
Расчет Бориса строился на том, что Ройзельман не обратил внимания на некоторые мелкие детали.
«Ройзельман не всесведущий», – говорила Клодия.
Клодия… единственная женщина, единственный человек, вызвавший у Бориса интерес. Нет, не просто интерес… от мысли о Клодии становилось светлее. Очень жаль.
Стоп. Нельзя.
– Что «стоп»? – спросил Ройзельман.
– Подслушивать некрасиво, – ответил Борис.
– Я не подслушиваю, – сказал Ройзельман. – Я контролирую. Люди, люди… вы состоите из атавизмов.
– И что во мне атавизм? – спросил Борис. – Кроме аппендикса?
– То, что ты называешь моралью, – ответил Ройзельман. – Честь, совесть…
– Любовь? – подсказал Борис, входя в «красную» зону. Переодеваться он не стал, как был, так и вошел. Мертвому инфекции не страшны. – Верность?
Ройзельман не ответил.
Борис подошел к холодильнику, открыл его, поставил оба контейнера на столик рядом и осмотрел содержимое камеры.
Ройзельман смотрел его глазами.
– Я весь такой моральный, – сказал Борис. – Например, сейчас я собираюсь передать тебе все мои запасы Януса. Наверное, это очень морально.
Ройзельман молчал.
Борис стал выбирать пробирки:
– Эта, вот эти, ага, еще вот эти три. А это у нас что?
Действовать надо было быстро, так быстро, чтобы Ройзельман не успел отреагировать.
Борис резко вскрыл «пробирку» – на самом деле, конечно, герметичный мини-контейнер, и залпом выпил мутную жидкость, которую она содержала.
И скорчился от боли:
– Ты что это удумал?! – зло прошипел Ройзельман. – Какого черта…? Убить себя захотел? Или ты забыл, что один раз ты уже умер? Пока я не захочу, ты не умрешь!
– Ну, я не такой беспамятный, – ответил Борис, приходя в себя после нервного шока, устроенного ему разгневанным Ройзельманом. – Да не боись, ничего там страшного не было. Обычная сибирская язва. Ты с ней за пять минут справишься.
– Справлюсь, – подтвердил Ройзельман. Его голос слабел: – а потом и с тобой разберусь, гадёныш. Что это за фокусы? А если сейчас Фишер нагрянет?
– Сибиркой от меня заразится, – сказал Борис, закрывая контейнеры. – Тебе же лучше.
Он взял оба контейнера, захлопнул морозильную камеру и направился к выходу из красной зоны.
– Ты это куда? – с подозрением спросил Ройзельман.
– Зверушек своих проведаю, – ответил Борис, заходя в виварий.
В дальнюю стену этого продолговатого помещения была встроена камера шоковой заморозки на жидком азоте, достаточно большая, чтобы вместить лошадь.
Замораживать лошадей Борис не собирался… но мало ли что может понадобиться ученому?
Камеру Борис взял подержанную, но все равно она ему влетела в копеечку.
Мигавший огонек над камерой свидетельствовал о ее готовности к работе.
Борясь со слабыми попытками Ройзельмана развернуться, выбежать прочь из вивария, Борис поставил оба контейнера на пол:
– Фишер был хорошим инструментом, – сказал Борис, криво улыбаясь. – Я тоже. Может ли глина сказать горшечнику: «Ты не так меня слепил»? Но, наверное, ты опять где-то ошибся. Твой инструмент сломался.
Он открыл дверь камеры, чувствуя страшный жар – сибирская язва атаковала его организм, а клетки Ройзельмана с не меньшей яростью атаковали ее.
Ройзельман пытался вылечить его как можно быстрее. А сам Борис действовал в строго противоположном направлении.
– Не вздумай, – тихо просипел Ройзельман. – Борис, ну, ты же не идиот? Почему?
– Потому, что я был таким, как ты, – ответил Борис, – и не был счастлив. Как и ты. Ты когда-нибудь был счастлив? Думаю, нет. А знаешь, почему?
