3. Не только колониальные войска обеих стран сражались в нарушение договоров, но и во всех уголках земного шара английские эскадры обыскивали и атаковали французские корабли. Два хороших министра военно-морского ведомства Франции, Руйе и Машо, восстановили ее флот; обеспокоенное английское Адмиралтейство без объявления войны устроило охоту на французские суда. Людовик XV, мирный государь, удовлетворялся посылкой нот — метод, который за семь тысяч лет, что существует человечество и люди алчут добра ближнего, всегда привлекал и поощрял агрессоров. На самом деле с воцарением Вильгельма III вновь началась Столетняя война. А целью была уже не Анжуйская, не англо-французская империя, но мировое господство. И принадлежать оно должно было тому из двух соперников, кто достигнет владычества на море. Однако, чтобы посвятить все силы воссозданию своего военно-морского флота, Франция нуждалась в мире на континенте; Англии же, наоборот, было довольно, следуя традиции, найти солдата, который сражался бы на континенте вместо нее. Опыт неоднократно доказывал, что ее морские и колониальные победы были напрасны, если Франция могла занять Фландрию, поскольку тогда приходилось во время переговоров возвращать колонии, чтобы добиться вывода французских войск из Антверпена. В общем, оставалось выбрать солдата. До 1748 г. Англия щедро осыпала своими субсидиями Австрию. Фридрих II требовал меньше денег, чем Мария Терезия, и был лучшим стратегом. Англия снова разорвала свои союзы. В то же время, и отчасти из-за этого изменения, Франция разорвала свои. Традиционное соперничество Бурбонов и Габсбургов превратилось в союз, к большому беспокойству французских масс. «Разрыв между монархией и нацией датируется во Франции Австрийским союзом». Этот крутой поворот ничего не изменил в принципах британской политики: собирать континентальную коалицию, снабжать ее деньгами, войсками и переносить войну в колонии. Но во время этой борьбы с Францией появится некий английский государственный деятель, который будет видеть в европейской войне лишь отвлекающий маневр, а все главные силы страны посвятит войне колониальной.
4. Уильям Питт родился в 1708 г. Его дед, губернатор Мадраса, с помощью добытого в Индии состояния приобретал так называемые гнилые местечки, в том числе и знаменитый Олд-Сарум, округ без избирателей. В 1735 г. его внук, кавалерийский корнет, вошел в палату общин как депутат от Олд-Сарума и очень скоро удивил членов парламента своим театральным красноречием, ироническим и страстным. Блеск в глазах этого молодого человека и его крупный угрожающий нос пугали оппонентов. Они могли ненавидеть краснобайство Питта, но были вынуждены признать его авторитет. «Надо укротить этого ужасного корнета», — сказал Уолпол. Но обычные методы Уолпола на неподкупного Уильяма Питта не действовали. В этом уме одна-единственная задача подчиняла себе все остальное: создание Англией заокеанской империи. Ганновер, Пруссия, Австрия — по существу, все эти континентальные игры в глазах Питта были не слишком важны. Он считал эти страны всего лишь полезными пешками, цель которых — спасти большие фигуры: Индию и Америку. Ничего более. И один факт казался ему особенно неприемлемым: захват Испанией всей южноамериканской торговли. Пока Испания допускала английскую контрабанду, зло казалось терпимым. Но как только она захотела применить договоры по всей их строгости, английские купцы возмутились, и мягкотелость Уолпола повлекла за собой его падение. Питт выступил против него. «Когда речь идет о коммерции, — сказал он своим соотечественникам, — это ваша последняя линия обороны, ваш последний редут, вы должны защищать его или погибнуть». Этот язык нравился Сити. Уолпол, опрокинутый Питтом, сразу же посоветовал своим преемникам, Генри Пелхему и его брату герцогу Ньюкаслу, дать место этому молодому человеку в своих комбинациях. «Все, — сказал он им, — считают Питта потрясающе способным. Испытайте его и покажите, каков он есть на самом деле». Тогда-то Питт и получил свой первый значительный пост главного армейского казначея. Его честность удивила. До этого казначеи, через руки которых круглый год проходили значительные суммы, присваивали себе проценты. Питт направил эти проценты государству. Он отказался также от комиссионных, которые его предшественники получали на займах. В течение нескольких лет можно было подумать, что он так и останется на этой второстепенной должности. Король Георг II его ненавидел, потому что этот молодой министр, враждебный всем континентальным обязательствам, противился любым его попыткам проводить ганноверскую политику, впрочем приступы острой подагры удерживали того в Бате, а боли мешали ходить. Приход Питта к власти стал возможным и необходимым только из-за больших английских невзгод.
Генри Пелхем, премьер-министр Англии. Гравюра. 1830
5. Пелхем, как и Уолпол, желал мира. Его брат, министр иностранных дел герцог Ньюкасл, краса и гордость парламентских коррупционеров и наихудший из географов (он был так удивлен, вдруг обнаружив, что Кап-Бретон — остров, что тотчас же побежал сообщить об этом королю), отправил несколько бочек пива вкупе со своими комплиментами г-же де Помпадур. Но пиратство английских моряков противоречило любезностям министра. Договор с Францией потребовал бы репараций и извинений, а нация этого никогда бы не позволила. Питт описывал ужасы французского вторжения в Лондон, проклиная безволие правительства. «Это не правительство, — гремел он. — Они перекладывают ответственность друг на друга. Один говорит: „Я не генерал“. Казначейство бормочет: „Я не адмирал“. Адмиралтейство отвечает: „Я не министр“. Один, два, три, четыре, пять лордов объединяются и не могут договориться. „О! — говорят они. — Ладно, тогда увидимся в субботу“. — „Нет, — возражает один из них, — в этот день я быть в городе не смогу“. Без общей доктрины из соединения этих разделенных властей не выходит ничего».
6. Так насмехался Питт, и действительно, в мае 1756 г., когда была объявлена война, она плохо началась для Англии. Минорка, военно-морская база на Средиземном море, была захвачена маршалом Ришелье. Адмирал Бинг, назначенный козлом отпущения, чуть позже был расстрелян за то, что не сделал всего, что было в человеческих силах, чтобы спасти остров. В Индии пала Калькутта. В Европе Франция, Австрия, Россия и Швеция объединились против Пруссии и вынудили англо-ганноверцев к капитуляции в Клостер-Цевене. В Америке индейцы объединились с французами. И во всех этих катастрофах Питт обвинял вигов. Наверняка Ньюкасл умел покупать «гнилые местечки», но французов можно было победить отнюдь не с помощью коррупции. Народ требовал Питта, и тот был готов взять власть. «Я знаю, — говорил он, — что могу спасти эту страну и что никто другой этого не может». И еще: «Когда мы видим ребенка, направляющего к пропасти тележку, в которой сидит старый король и его семья, мы имеем право взять вожжи в свои руки». В течение нескольких недель ребенок еще оспаривал у спасителя вожжи. Наконец руки у Питта были развязаны.
Неизвестный художник. Портрет Уильяма Питта-старшего, 1-го графа Чатема. 1754
7. Каждая нация во время кризиса призывает национальный миф и традиционный образ спасителя. Клемансо в 1918 г. успокоил французов, потому что действовал и говорил как великие якобинцы. Уильям Питт остается образцом такого государственного деятеля, чьего руководства Англия жаждет во время войны. Напрячь моральный дух нации, использовать без счету людей и деньги ради достижения цели, пресечь, пока длится внешняя борьба, соперничество партий — таков был его метод. Что касается цели, то это было укрепление и рост могущества империи посредством господства на море. В течение четырех лет Питт мог вести свою войну как деспот, потому что общественное мнение было с ним, «но никто никогда не покидал его, не почувствовав себя более храбрым». Его приказы всегда были ясными, выбор превосходным, воля несгибаемой. Он не поколебался растратить ради победы все английские богатства. «Мы должны собрать кучи и кучи миллионов». В 1758 г. он поставил на голосование сумму в 10 млн фунтов, в 1759-м — 12 млн, в 1760-м — 15 млн. Он оживлял и палату общин, и «солдат, что тащили пушки по холмам Квебека, и моряков, рисковавших своими кораблями на скалах Бретани. Он словно заражал всех своей неудержимостью и волей победить».
