III. Сыновья Завоевателя
1. Вильгельм правил Англией двадцать один год — эффективно и сурово, «надевая корону» трижды в году, на Рождество, Троицу и Пасху, борясь со слишком амбициозными баронами, охотясь на оленей и время от времени бывая в Нормандии, чтобы защитить свои владения от притязаний короля Франции. Как раз во время одного из таких походов, когда он вернул себе Мант, этот выдающийся человек был смертельно ранен, пропоров себе живот головкой передней луки седла, когда его конь оступился. Из-за повреждения внутренних органов он умер. Его конец был довольно патетичен. Из всех людей на свете он любил только покойную жену Матильду, да еще, быть может, хмуро и ворчливо, своего министра Ланфранка, которого рядом не оказалось. Из троих сыновей, которых он никогда не привлекал к делам правления, его любимцем был Вильгельм Руфус, или Красный, прозванный так за яркий цвет лица; именно ему он завещал корону Англии. Старшего, Роберта, он не слишком ценил, но в конце концов с сожалением оставил ему Нормандию, объявив, правда, что с таким правителем ее не ждет ничего хорошего. Третьему, Генриху, досталось всего лишь 5 тыс. марок серебра. После чего Завоеватель скончался и был погребен в церкви Святого Стефана в Кане, среди весьма посредственного окружения. Его раздувшееся тело разорвало гроб. «И тот, — говорит хронист, — кто при жизни был усыпан золотом и драгоценными каменьями, стал всего лишь тухлятиной». А три его сына уже отправились в путь, чтобы получить свои части наследства. Руфус отплыл в Англию с письмом отца к Ланфранку, и тот согласился короновать его в Вестминстере. На этот раз не было выборов, устроенных советом; бароны приняли своего короля от архиепископа. Это был признак растущего могущества Церкви.
2. Вильгельм Руфус отнюдь не был глупцом, но отличался совершенной неотесанностью — тучный, довольно дурно сложенный молодой человек, да к тому же заика. Он был язвителен, груб и ценил в этом мире только воинов. В те времена всеобщей набожности сын Завоевателя щеголял своим отвращением к священникам и с диким удовольствием богохульствовал. Когда монахи жаловались, что не могут заплатить слишком тяжелый налог, он отвечал, показывая на раки со святыми мощами: «А разве у вас нет таких сундуков из золота и серебра, набитых костями трупов?» Наибольшую радость ему доставляли пиры, которые он закатывал своим баронам на Рождество и на Пасху, а чтобы придать им еще больше великолепия, два года подряд использовал лондонских ремесленников для постройки Вестминстер-холла, который тогда сочли самым великолепным зданием королевства. Позже ему предстояло стать местом заседаний суда. Двор Руфуса стал «Меккой авантюристов». Чтобы содержать сотни рыцарей-наемников, приехавших со всего света, он взимал подати, противоречившие обычаям, хотя во время своей коронации клялся соблюдать законы. «Да кто же, — говорил он цинично, — может сдержать обещания?» Он успешно боролся с выступлениями баронов, которые хотели заменить короля его старшим братом Робертом Нормандским. Разумеется, этот план замыслил не сам Роберт, жалкий, безвольный и вечно обремененный долгами, но сеньоры, которые думали, что он будет более податливым, чем Руфус. Примечательный факт: чтобы образумить своих нормандских вассалов, король созвал фирд, английское ополчение. И пообещал саксонским крестьянам ослабление поборов, а те оказались настолько наивны, что поверили и сражались за него. Едва почувствовав, что достаточно укрепился в Англии, Вильгельм II решил отнять у своего брата Нормандию. Однако ситуация, порожденная нормандским завоеванием, была непростой. Сеньоры, ставшие вассалами короля Англии, сохранили свои владения на континенте и, следовательно, оставались также вассалами герцога Нормандского. Эта двойная подчиненность вызывала неразбериху. Королю не удалось захватить Нормандию силой, но, когда его брат отправился в Первый крестовый поход, Руфус одолжил ему 10 тыс. марок под залог герцогства. Сам Руфус в Крестовые походы никогда не ходил, да и его подданные проявили не больше воодушевления. Никогда не увидят в Англии крепостных, отправлявшихся в Иерусалим, влача в тележке жену, детей, — зрелище, ставшее привычным во французских деревнях. Тунику крестоносца надели всего несколько набожных и склонных к авантюрам нормандских сеньоров; саксонский же народ продолжал возделывать поля.
3. Конфликт между Римской церковью, реорганизованной Григорием VII, и светскими монархиями, становился неизбежным. Цель папы была благородной: «Он желал реформировать Церковь, чтобы сделать ее достойной реформировать мир». Духовенство, полагал он, растеряло свой авторитет, потому что слишком перемешалось с мирянами. Если человек Церкви зависит от сеньоров и короля, он не может проявить в своей борьбе против греха и нечестивости ни ту же храбрость, ни ту же непримиримость, какими был бы наделен, подчиняясь лишь своим духовным вождям. Таков глубинный смысл конфликта, названного «спором об инвеституре», который ввергал в смуту Англию и Европу. Положение какого-нибудь епископа было двойственным: с одной стороны, он был князем Церкви и как таковой зависел только от папы и Бога, с другой — он являлся также светским сеньором, собственником крупных феодальных владений и должен был приносить клятву вассальной верности своему сюзерену — королю. Многие епископы чувствовали себя униженными этой мирской инвеститурой. «Мы занимаем эти земли во имя Бога и неимущих», — говорили они. Но если бы после своего избрания они отказались от присяги, король отказал бы им в епископских владениях.
Вильгельм Завоеватель и его сын Вильгельм II Руфус. Миниатюра манускрипта Historia Anglorum. Между 1250 и 1259
4. Если бы папство уступило в вопросе инвеститур, оно рисковало увидеть Церковь в руках ставленников светской власти, быть может, даже симонитов и еретиков. Если бы уступил король, то он сам способствовал бы упрочению в своем королевстве соперничающей силы, над которой отныне был бы не властен. Опасность тем бо́льшая, что эта сила, похоже, становилась враждебной монархии. Многие богословы утверждали, что любое мирское правительство — измышление не ведающих Бога и ведомых дьяволом. «Тщетна власть законов, — пишет Иоанн Солсберийский, — если она не хранит образ Божьего закона, столь почитаемого рабами его, и ничтожна воля властителя, если она не согласна повиноваться Церкви». Заявляя такие притязания, папа, казалось, стремился к мировому господству. Короли могли только сопротивляться, но для них было опасно вступать в конфликт с наместником Божьим, которого так почитали их подданные. Германскому императору, попытавшемуся это сделать, пришлось унижаться в Каноссе (1077). Нельзя сказать, что «спор об инвеституре» был первым конфликтом Церкви и государства, поскольку государства тогда еще не существовало. Но это было конфликтом Церкви и монархии, где обе именовали себя божественным установлением.
Ансельм, архиепископ Кентерберийский. Фрагмент миниатюры. XII в.
5. Пока был жив Ланфранк, он своим авторитетом поддерживал равновесие. Однако после смерти архиепископа в 1089 г. король попытался никем не замещать его. Он сделал своим наперсником некоего Ранульфа Фламбара, человека низкого происхождения и вульгарного ума, но никого не назначил на Кентерберийскую кафедру. Таким образом, он оставлял себе все доходы архиепископства и нашел это столь выгодным, что к моменту его собственной смерти оказались вакантными 11 больших аббатств и 10 епископств. Но по поводу Кентерберийской кафедры на Вильгельма II было оказано сильнейшее давление: и Церковь, и бароны требовали, чтобы он назначил архиепископом Ансельма, Бек-Эллуинского приора, — итальянца, как и Ланфранк, но гораздо менее интересовавшегося мирскими делами. Ансельм был святым, которому земная жизнь виделась кратким и пустым сном, не имеющим иного предназначения, кроме как подготовить душу к жизни вечной. Но королю понадобилось тяжело заболеть, чтобы он в минуту страха согласился назначить Ансельма, чему тот, впрочем, воспротивился. Пришлось «буквально тащить его к ложу короля, который силой надел ему перстень на палец и вложил посох в руку, в то время как епископы затянули Te Deum». Но хотя Ансельм и обладал скромностью святого, ей ничуть не уступала его твердость. Он решил заставить уважать в своем лице достоинство Церкви. Между королем и архиепископом началась борьба, то подспудная, то явная. Король ненавидел его и не скрывал этого. Архиепископ смотрел королю прямо в глаза и упрекал его за пороки. Вопреки воле короля Ансельм признал папу Урбана, которому германский император пытался противопоставить антипапу. После такого акта неповиновения архиепископу пришлось бежать из королевства и укрыться в Лионе. Кентерберийская кафедра снова осталась вакантной, и доходами архиепископства завладел король, но ему снились дурные сны, и, несмотря на весь свой сарказм, у него не было уверенности в спасении своей души. Он так и не успел обеспечить его себе, поскольку в 1100 г., поехав охотиться в Новый лес, был убит стрелой прямо в сердце. Было ли это несчастным случаем или предумышленным убийством? Этого так никогда и не узнали.
