Титульный лист «Путешествия пилигрима» Джона Беньяна с изображением автора на фронтисписе. Издание 1679 г.
X. Реставрация
1. В этом новом государе, которого Англия ждала как спасителя, после того как долго подвергала гонениям, не было ничего от того ангельского персонажа, которого рисовали в своем воображении ревностные почитатели его родителя, короля-мученика. Толстыми чувственными губами и крупным носом он напоминал скорее своего деда Генриха Наваррского, нежели отца с его благородным и печальным обликом. От Беарнца же он унаследовал жизнерадостность, остроумие и любовь к женщинам. Долгое изгнание не озлобило его, но подарило ему опыт бедности и твердое намерение «покончить с этими разъездами». Поэтому, несмотря на давление своей матери и сестры Генриетты, которые обе были католичками, он воздержался от обращения в католическую веру. Католицизмом он был очарован, быть может, даже завоеван, но, помня пуританские страсти, не хотел бросать тень на свой престол. Чтобы уберечь молодого Карла от опасностей сен-жерменского папистского двора, верный советник Хайд отвез его в Голландию, к сестре Марии, жене Вильгельма Оранского. Там он полюбил молодую валлийскую беженку Люси Уолтерс, и та родила от него незаконнорожденного сына, которого он впоследствии сделал герцогом Монмутским. Жизнь принца в изгнании была трудна: Карл занимал деньги и у французского, и у испанского двора. Это ненадежное существование сделало его скорее обаятельным, чем величественным, скорее ловким, чем щепетильным. Он твердо решил, что, если однажды жизнь улыбнется ему, он будет наслаждаться этим. И впоследствии, уже став королем, когда министры разыскивали его, чтобы поговорить о государственных делах, довольно часто оказывалось, что он играет с собачками или ласкает своих любовниц. 25 мая 1660 г. он высадился на песчаный берег Дувра, и мэр города преподнес ему Библию; Карл ответил, что «это как раз то, чего ему так недоставало». У преемника Кромвеля было чувство юмора, но не слишком почтительная душа.
2. Лондон устроил ему теплую встречу. «Мостовые были усыпаны цветами, фасады домов затянуты драпировками, звонили колокола, в фонтанах текло вино… — пишет Эвелин. — Я был на Стрэнде и любовался всем этим, славя Бога. Подумать только, ведь все это было совершено без единой капли крови и той самой армией, чей мятеж изгнал его…» Карл II, обратившись к кому-то из своей свиты, сказал с улыбкой, что наверняка сам виноват, что отсутствовал здесь так долго, поскольку не встретил никого, кто не желал бы его возвращения. Непостоянство народов поразительно. Ведь все в Карле должно было шокировать его подданных. Он привез с собой красивую любовницу Барбару Вильерс, которая вскоре станет леди Каслмейн, и именно с ней цинично провел свою первую ночь в Уайтхолле. Вскоре его уже окружал настоящий сераль, а нравы двора подражали нравам короля. Но после пуританских ограничений немного легкомыслия никому не вредило. «Распутство стало лояльностью, серьезность — бунтом». Король за время своей неприкаянной юности привык к безделью и безответственности. Всю реальную власть он оставил тому, кто был его советником в изгнании, Эдуарду Хайду, которого сделал лордом Кларендоном. Первые шаги этого нового правительства отнюдь не были неуклюжими. «Акт о всеобщем прощении, возмещении и забвении» успокоил тех, кто принимал участие в мятеже. Казнили только цареубийц, устроив им отвратительную бойню. Тела Кромвеля и нескольких других были выкопаны, повешены, потом закопаны в землю у подножия виселицы. Как и при любой Реставрации, друзья несчастливых дней посчитали себя обойденными. Закон об амнистии их разочаровал. «Врагам короля — возмещение, друзьям — забвение», — говорили они с горечью. Но зато эта умеренная политика, так раздражавшая кавалеров-экстремистов, быстро сплотила вокруг монарха сквайров из партии Кромвеля. Лишь бы Реставрация уважала приобретенные состояния, и тогда ей вполне можно было уступить несколько голов для мести. Кларендону хватило ума выплатить до последнего пенни жалованье, которое государство задолжало войскам республики. Это позволило ему спокойно распустить грозную армию. 50 тыс. ветеранов Кромвеля были внезапно отпущены в Англии; к их чести надо сказать, что ни один из них не начал попрошайничать и никому не причинил никакого зла. У пуританства были и хорошие стороны.
3. Чтобы «покончить с этими разъездами», Карл был полон решимости править по закону. Он был большим почитателем Людовика XIV и питал тайное желание укрепить «насколько возможно» свои исключительные права и подготовить, опять же «насколько возможно», эмансипацию католиков, но все это не доводя дело до конфликта. В 1661 г. он созвал парламент. В Конвенте, который годом раньше призвал его на престол, места были поделены между пресвитерианами и кавалерами. Но на сей раз страна избрала парламент «более роялистский, чем сам король, и более англиканский, чем епископы», всецело преданный интересам земельной собственности и Англиканской церкви. Все депутаты были по большей части молодыми людьми. «Я оставлю их до тех пор, — говорил король, — пока у них не вырастут бороды», и в самом деле, он не переизбирал этот парламент восемнадцать лет, но теперь инстинктивная потребность англичан в свободе была так сильна, что эта палата, пусть даже более роялистская, чем сам король, сама проявила решимость не давать королю ни постоянной армии, ни прерогативных судов, ни достаточных средств, чтобы он мог обойтись без парламента. Король, со своей стороны, помнил, что случилось с его отцом, и остерегался переступать эти границы. Ему не навязали никакой конституционной узды, между монархом и палатами не встревало никакое ответственное правительство. Но Карл всегда умел, когда его министры становились непопулярными, своевременно смещать их. Так парламент стал фактическим хозяином, то есть хозяином по праву. Посол Франции считал, что этот строй вовсе не был монархией, и удивлялся, слыша, как лодочники на Темзе толкуют о политике с «милордами». В следующем веке Монтескье будет удивлен, видя, как кровельщик читает газету на крыше. Политическое образование этого народа началось гораздо раньше, чем у континентальных наций.
Джон Майкл Райт. Карл II в коронационном одеянии. Около 1661
Вацлав Холлар. План Лондона до пожара 1666 г.
4. Если пуритане ждали от нового короля религиозной терпимости, они были разочарованы. Парламент и Кларендон проявили изрядную жесткость в отношении индепендентских сект и даже пресвитериан. Так называемый Кодекс Кларендона состоял из четырех законов и предписывал суровый конформизм
[27]. Первый обязывал всех мэров и муниципальных чиновников отречься от пресвитерианского Ковенанта и принять англиканские таинства; второй предписывал, чтобы всех священников рукополагал епископ, чтобы они пользовались принятым молитвенником и служили англиканскую литургию; третий запрещал всякое неангликанское богослужение, на котором присутствует больше четырех верующих; четвертый обязывал священнослужителей нонконформистов
[28] удалиться по меньшей мере на 5 миль от любого прихода, где они проповедовали. Эти законы оказали глубокое воздействие на жизнь Англии. Они довершили присоединение сквайров к Англиканской церкви, поскольку диссиденты отныне не могли занимать политические или гражданские посты, а стало быть, это вынуждало к подчинению всех, кто стремился к ним из честолюбия или выгоды. Союз сквайра и пастора в каждой деревне, Церкви и поместья, датируется как раз этим временем. Но многие из этих примкнувших остались в душе диссидентами, и именно они позже вместе со скептиками и рационалистами поддержат в политике партию вигов. Кодекс Кларендона сделал пресвитерианство в Англии почти невозможным; менее организованные секты выжили. Изолируя класс людей, которым отказано в политических правах, Кодекс окончательно сформирует столь важный для истории Англии тип диссидента (dissenter), который ради того, чтобы остаться верным своим взглядам, вступит в конфликт с властью и уже ни при каких обстоятельствах не побоится смело выступить против общественного мнения. В последующие века мы также найдем этого диссидента в различных обличьях, и он окажет огромное влияние на жизнь Англии, потому что обладает беспредельным интеллектуальным мужеством.
