Если мы возьмем такой показатель, как членство в норвежской нацистской партии «Национальное единение», и изучим распределение членов партии по губерниям, то также увидим недостатки нашей выборки. Перед нами данные из правительственного законопроекта, вносимого на обсуждение в Одельстинг (нижнюю палату норвежского парламента) № 92, 1945–1946, с. 107 (30).
Количество членов партии «Национальное единение» (Основная организация плюс молодежная организация) в процентном соотношении от численности населения на 1 декабря 1930 г. (согласно последней переписи) по губерниям на 1 января 1941, 1942 и 1943 гг.
Согласно данным таблицы, интересующие нас три губернии имели наибольшее в процентном соотношении число членов нацистской партии. Из таблицы видно, что было бы интересно отобрать для исследования такую губернию, как, например, Согн-ог-Фьюране. С другой стороны, нет никаких оснований придавать слишком большое значение данному недостатку нашей выборки. Во всех губерниях вместе взятых члены нацистской партии, включая также и тех, кто сотрудничал с немцами, не будучи членом этой партии, составляют незначительное меньшинство. Естественно предположить, что данный факт меньшинства сам по себе важнее, чем процентная величина этого меньшинства – будь-то 2,43 или 0,28 %.
Послесловие. Исследование об охранниках – новый взгляд
В 1942 году около 4,5 тысяч югославских заключенных были отправлены в Северную Норвегию. Когда война закончилась, в живых оставалось лишь 30 %. Югославы были отправлены в Норвегию в рамках операции «Нахт унд небель» («Мрак и туман»). В Югославии никто не знал, куда отправили заключенных. Да они и сами этого вначале не знали
[46].
363 норвежца служили охранниками в лагерях для югославов в период 1942–1943 гг., особенно в лагере Бейсфьорд недалеко от Нарвика. Летом и осенью 1942 г. этот лагерь был чистым лагерем уничтожения. Около 50 норвежских охранников были после войны осуждены за жестокое обращение и убийство заключенных.
Перед нами встала серьезная проблема, связанная с национальной идентичностью. Оккупация закончилась. Некоторые ужасы концентрационных лагерей стали общеизвестны. Обнаружились непостижимые вещи. Геноцид. Уничтожение людей. Нацистские монстры.
Однако 50 охранников, осужденных за жестокое обращение и убийство, были норвежцами. С тридцатью из них я провел длительные беседы в четырех различных тюрьмах. Кроме того, было проинтервьюировано еще 30 охранников из тех же лагерей, которые, однако, не были осуждены за жестокое обращение и убийство
[47] и находились на свободе.
Предыстория исследования
Я хорошо помню, как меня пригласил в свой кабинет Юханнес Анденэс, профессор кафедры социологии юридического факультета, студентом которого я был. В то время у профессоров обычно не было кабинетов. Они же читали лекции. А готовиться к ним вполне могли дома. Может быть, в этом есть смысл.
В кабинете Анденэса находился еще Андреас Аули, генеральный прокурор, брат известного художника. Это был добрый и скромный человек, и сейчас на его плечи легла главная ответственность судить тех, кто совершил преступление во время оккупации. Спустя много лет он рассказал мне, почему перестали казнить тех, кто совершил самые тяжкие преступления. Дело в том, что преступников расстреливали гвардейцы Королевской гвардии, и со временем становилось все труднее заставить их выполнять подобные служебные приказы. И казни прекратились.
А теперь вернемся к нашей встрече. Анденэс и Аули удивлялись, как и все остальные: Как же такое могло случиться? Да, был Бухенвальд. Но это же было в Германии. Освенцим и Биркенау. Оба лагеря управлялись исключительно немцами. Но концлагеря Бейсфьорд, Усен, Корген, Рогнан и Карашок были в Норвегии, и там работали сотни норвежских охранников, каждый десятый из которых был осужден за жестокое обращение и убийство заключенных. Эти факты противоречили образу врага, сложившемуся во время войны, и требовали объяснения.
Для этого пригласили меня.
Мне был всего 21 год, и я вовсе не блистал мудростью и жизненным опытом. Но сейчас я могу сказать, что имел, по крайней мере, две квалификации. В течение всего периода учебы я работал журналистом, так что я умел писать. В соответствии с требованиями журналистики я, как и сейчас, интересовался конкретными событиями, важными для понимания общества. Знаменитые американские социологи того времени – теоретик Талкотт Парсонс и эмпирик Пол Лазарсфельд – были частыми гостями в Норвегии, однако не относились к моим кумирам.
Ну, а что насчет предполагаемых монстров?
Я прочитал судебные документы осужденных за насилие – огромные, толстые и совершенно жуткие папки. Я прочитал также немногие работы о концентрационных лагерях, которые появились к концу 40-х годов.
Описания концентрационных лагерей, созданные вернувшимися норвежскими заключенными, можно было разделить на два основных типа. Первый тип – трогательные и добродушные рассказы о дружбе и взаимопомощи. Но были две совершенно иные книги – воспоминания Одда Нансена и Тима Греве (25) и особенно Лисе Бёрсум (9), которые с жгучей откровенностью докладывали о борьбе за существование. Эти книги появились задолго до описаний Примо Леви в его книге «Передышка»
[48].
А затем я попытался немного поразмышлять.
Может быть, те, кто убивали, были фанатичными членами норвежской нацистской партии «Национальное единение»? Но в судебных документах это не значилось. Только некоторые из охранников были членами этой партии, а большинство не были.
Может быть, их специально набрали для убийства? Это было не так. Все они завербовались в Караульный батальон СС, чтобы охранять норвежские заводы и фабрики от диверсантов.
Может быть, те, кто убивали, были моложе тех, кто не убивал? Верно. Я ухватился за этот след, который мог навести на некоторые мысли.
Однажды, я даже помню, где и как это было, мне стало ясно, что я должен спрашивать их не о них самих, их детстве, юношестве и их взглядах, и не о том, почему они убивали. Мне следовало спросить охранников, как они смотрели на заключенных, как они их воспринимали.
Книги, которые я только что назвал, сообщали нам нечто важное, что мало кто из нас знал тогда. Они говорили нам о физических последствиях пребывания в концлагере. И они говорили также о социальном поведении под воздействием экстремальной ситуации.
