Потом я открыла ей более неприятные факты. Я сказала: «Я родила твою мать вне законного брака, и твоя мать тоже родила тебя, не будучи официально замужем. Именно поэтому семья Айвори смогла отобрать тебя у матери». Флора ничего не ответила. На ее лице ничего не отразилось. Наконец она произнесла: «Я хочу с ней встретиться. Если она мне не понравится, я просто не захочу снова ее видеть. Но я подозреваю, что если она похожа на тебя, то она не может быть слишком плохой».
@
Март 1939 года
Моя мать и Флора сначала отправились в Сан-Франциско, откуда через неделю они должны были отплыть в Шанхай. Во время их пребывания в Сан-Франциско Флора спала в той комнате, в которой, как говорила мне когда-то мать, должна была жить я. Я все еще могла живо представить ее в своем воображении: яркие желтые стены и окно, через которое видны большие ветви дуба. Они так близко, что можно на них забраться. Эта спальня стала для меня символом счастья. Я представила, как Флора карабкается по ветвям этого дерева.
Мать сказала, что дом очень обветшал и нуждается в ремонте. Он был слишком большим для нее одной и хранил в себе больше грустных воспоминаний, чем веселых. Когда она сообщила Флоре, что, скорее всего, будет его продавать, Флора сказала: «Не надо. Может быть, я его отремонтирую и буду в нем жить. Я хочу уехать как можно дальше от Минервы, и мне нужно жилье». Она не сказала, что мать может жить вместе с ней. Но, с другой стороны, где она еще может жить?
Наконец наступил момент, которого с таким ужасом ожидала мать. Флора захотела встретиться со своей «китайской частью», имея в виду Лу Шина. Мама не видела его с тысяча девятьсот двенадцатого года. Она игнорировала его мольбы о встрече, на которой он хотел перед ней извиниться, и надеялась, что он исчезнет из ее жизни и памяти. Но она сказала, что не может винить его за то, что он заманил ее в Сан-Франциско обещанием наконец увидеться с Тедди. Она позволила себя заманить и не хотела вспоминать о множестве неверных решений, которые она принимала во имя любви. Я подозревала, что больше всего она боялась того, что пробудится старая любовь.
Я получила письмо от матери, когда она и Флора уже плыли на корабле. Оно было датировано прошлой неделей — в это время они еще были в Сан-Франциско.
@
Я становилась комком нервов при одной только мысли об этой встрече. С того дня, когда я в последний раз его видела, прошло двадцать семь лет. И я до сих пор помню, каким он был обаятельным. Я боюсь, что он очарует Флору и она решит оставить этого замечательного китайского дедушку в своей жизни. Флора говорила, что хочет знать всю правду, и мне пришлось приложить усилия, чтобы предоставить ей только факты, без моей эмоциональной оценки. Так что я рассказала ей о его двойной связи с семейством Айвори; с ее дедушкой — коллекционером живописи, и с моим отцом, Джоном Минтерном, ее прадедушкой, искусствоведом. Я как раз начала рассказывать ей, что Лу Шин был протеже мистера Айвори и несколько лет прожил у них в доме, когда Флора сказала: «Погоди-ка… Я о нем слышала… То есть случайно услышала, как дедушка говорил о китайце, который очень давно жил у нас в доме. Он говорил о нем: “Этот двуличный никчемный узкоглазый лживый мерзавец, китайский художник, соблазнил дочь Джона прямо у него под носом!” Я подумала, что эпитеты, которыми дедушка наградил художника, просто потрясающие. Они напоминали скороговорку, и я постоянно повторяла ее, все быстрее и быстрее: "Двуличный никчемный узкоглазый лживый мерзавец китайский художник соблазнил дочь Джона прямо у него под носом”». Флора продолжила: «Теперь я понимаю, почему он так говорил: дочерью была ты, и ты родила мою мать, в которую влюбился мой отец, а она внесла путаницу в генеалогическое древо, родив меня. Ия с нетерпением жду встречи с двуличным никчемным узкоглазым китайским художником-мерзавцем, который тебя соблазнил». Затем я рассказала ей больше про Лу Шина, и только факты, например, как он забрал у меня ребенка и пропал на следующие двенадцать лет.
@
На другой день я получила следующее письмо:
@
Флора умеет всего парой фраз вывести человека из себя. Вчера мы полностью подготовились к встрече с Лу Шином. Можешь себе представить, в каком я была напряжении, ведь я не видела его двадцать семь лет. А тогда этот человек способен был раздеть меня одним взглядом. Прежде чем мы вышли за порог, Флора сказала, что у меня очень красивое платье, которое хорошо сочетается с цветом моих глаз. Я поблагодарила ее. Потом она сказала: «Оно ведь новое, правда?» Я не успела оправиться от смущения, как она продолжила: «В салоне красоты над твоей прической хорошо поработали. Если честно, со старой прической ты выглядела чудаковатой. А сейчас я готова поспорить, что никчемный художник пожалеет о том дне, когда он тебя бросил!» И она мне подмигнула. Можешь в это поверить?! Если честно, я действительно хотела выглядеть наилучшим образом, когда буду говорить Лу Шину: «Катись к черту!» Кстати, полезному выражению «катись к черту» меня научила Флора. Это вежливый способ сказать: «Проваливай, жалкий ублюдок».
Мы прибыли в галерею на Ноб-Хилл, где Лу Шин продавал свои картины, ровно в десять утра. Крошечная галерея, размером не больше хлебницы, очевидно, принадлежит ему. Кто еще согласится продавать его картины? Флора была вежливой, вооружившись своей привычной равнодушной маской. Она взглянула на Лу Шина, когда пожимала ему руку. Интересно, что она в нем увидела? Мне показалось, что он выглядит таким потрепанным, таким нерешительным, хотя, должна признать, он все еще красив, а его голос все такой же мелодичный, и все так же безупречно британское произношение. Он всегда держал себя как китайский император, из-за чего можно было подумать, что в нем гораздо больше достоинств, чем на самом деле. Был момент, когда я поймала на себе его взгляд — и он улыбнулся. Я задалась вопросом, о чем он думает: «Бедная Лулу, она превратилась в чудаковатую старуху. Но хотя бы с прической у нее все в порядке». Он подошел ко мне и поблагодарил за то, что мы пришли. Глаза у него были грустные. «Не должно было все повернуться вот так, — сказал он. — Прости меня». Все мое желание проклясть его испарилось. Мне стало тоскливо.
«Как твоя жена?» — спросила я нарочито бодрым голосом. «Она умерла», — сказал он почтительно. Во мне вспыхнула искра старой надежды — даже не самой надежды, а воспоминания о ней, — что когда-то он будет свободен и сможет жениться на мне. Но ты рада будешь узнать, что через пару секунд я пришла в себя. «Сожалею о твоей утрате, — сказала я. — И сожалею о том, что не могу сказать, что кто-то из моих мужей умер. Мне пришлось с ними разводиться. Сейчас у меня четвертый по счету». Я была уверена, что он понял, что я вру. Но что он мог мне сказать?
Флора бродила по галерее и, похоже, изучала произведения искусства — точнее, жалкие их подобия. Там были пейзажи с кораблями в заливе, на некоторых с небольшими волнами, на других — с бурными и темными, достойными описания восстания на «Баунти». Он писал канатные дороги, поднимающиеся в горы прямо к звездам. У него оказалось много картин с видами моста «Золотые ворота», который он изобразил в золотых тонах, хотя на самом деле мост красный. Была работа с несколькими морскими львами на каменистых островках. Но мои глаза выхватили из всего многообразия одну картину. Ты ее знаешь: «Долина забвения». Там висело больше десятка ее вариантов: на некоторых был изображен закат, на других — рассвет, на одних гроза только собиралась, на других она уже покидаю долину. На одной из картин долину устилал ковер из фиолетовых цветов. На другой цветы были голубыми. На нескольких в промежутке между горами виднелся миниатюрный золотой город, подсвеченный небесным сиянием.
